|
МУЖЬЯ. ОПУС № –1
Когда Лулу меня забавой изнурила,
вослед за первым солнечным лучом
сомнительной приятности горилла
открыла двери собственным ключом.
— Мой цуцик, я к тебе вернулся из-под Тулы.
Россия — грязный хлев для честных буржуа.
Мужчины там грубы, а женщины сутулы,
и дети по утрам кричат «уа-уа».
Единственное, что там образцово
(причём окрест на десять тысяч лье) —
это кумирня некто Степанцова.
Мне кажется, он местный шансонье,
хотя, возможно, попросту подонок…
Повремени, я лишь сниму пальто,
чтобы прижать тебя к груди, бельчонок.
Соскучилась? А это ещё кто?!
Я потянулся с грацией пантеры
и, сонно запахнув его халат,
изрек:
— Уйдите, пасынок Венеры.
Законный сын ея вступил в ваш сад!
Я — Степанцов (ты понял, образина?) —
известнейший в Московии поэт!..
Помаргивая, мерзкая скотина
рыгнула изумлённо:
— Что за бред?
— Мосье, пойдите прочь: в фойе полно шезлонгов.
Вы — грязная свинья, но я не в силах встать…
Ревнивый муж взревел, как тысяча подонков,
и бросился меня по морде отхлестать.
Меня? Питомца Муз? Любимца Купидона?
Метателя его священных стрел?
…Я дососал пузырь «Наполеона» —
и тотчас по башке его огрел.
Но череп был невероятно прочен.
Кулак напоминал собой металл.
Затем, спокоен и сосредоточен,
я лестницу собой пересчитал.
Затем, преобразившись в динозавра,
он на костях моих исполнил твист…
Зачем Лулу мне сразу не сказала,
что муж её — любитель-кунгфуист?!
Теперь валяюсь в Доме Инвалидов,
Общаюсь с некрасивыми людьми
и опрометчивых не строю видов:
Лулу нежна, но мне милей Мими.
Пускай она не копия Венеры
и не близняшка персиянских дев —
зато не преступает чувства меры.
…А муженёк играет только в преф.
КОШМАРНЫЙ СОН ВЕЛИКОГО МАГИСТРА
Я встретил Вас на побережьи Ниццы.
Отметив мельком дивные черты,
я Вам сказал: «Позвольте обратиться?..» —
и моментально перешёл на «ты».
И, ослеплённый страстью павиана
при виде выпирающих сосцов,
я возопил: «Отдайся, Донна Анна!
Ведь я же есмь тот самый Степанцов!»
Потом ты бесконечно раздевалась
и путалась в своём дезабелье.
Потом ты бесконечно отдавалась:
в постели, в гроте, в парке, в полынье…
Когда, обезоруженный истомой,
я отдыхал от наших дивных игр,
ты вновь была чужой и незнакомой,
мурлыкая во сне как сытый тигр —
и кошечкою ластилась под утро,
и затевала сызнова тандем…
Зачем так безрассчётно, так немудро
предался сладострастью я? Зачем?
Летели годы, скачка продолжалась.
Я опустился и ушёл в запой.
И мой кумир — обвислый и лежалый —
ты попирала мраморной стопой.
Плыл вечер — весь в фиалках и в лаванде.
Волшебник соловей ноктюрны пел.
Ты развлекалась с кем-то на веранде —
а я скрипел зубами и терпел.
Я знал, что тот араб прилично платит,
а навещает только иногда,
но так себе сказал: довольно, хватит,
ни капли, ни за что и никогда!
Когда, обезображенный запоем,
я губ твоих искал, мой нежный вамп, —
мы очутились вдруг пред аналоем.
И в паспорте стоял какой-то штамп.
Потом, не потрудившись извиниться,
ты вновь ушла с арабом в казино…
«Ну что ж, — подумал я, — прописка в Ницце
приличней, чем российское говно…»
Но тут же в краснокожей паспортине
я слово "Усть-Урюпинск" прочитал.
Послал проклятье бешеной скотине
и, бездыханный, замертво упал.
P.S.
Любимая, в Урюпинске морозы
и ветер переходит в ураган.
А как там в Ницце? Так ли пахнут розы?
Струит все те же струи наш фонтан?
Ращу близняшек: чёрненький всё зябнет,
а косоглазый жрёт карандаши…
Прости — опять орут. По горло занят.
Пора стирать. Любимая, пиши!
|