Петр Ильинский (Бостон)

РАЗРЕШЕНИЕ ПРОТИВОРЕЧИЙ. НЕЗАВЕРШЕННОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ ПРОКЛЯТОГО И ПОТЕРЯННОГО ПОЭТА

Леонид Губанов умер почти четверть века назад. На родине его стихи впервые были опубликованы в знаменитом альманахе "Зеркала" (1989), выпущенном тогда чуть ли не самым прогрессивным российским издательством с обреченным удивлять историков названием "Московский рабочий".

По странному совпадению подборка Губанова была обрамлена текстами С. Гандлевского и Вен. Ерофеева - соседство знаковое. Однако книги покойного поэта не торопились появляться на свет. Объяснений тому может быть много, предложим только два. Губанов не был "знаменитым запрещенным" автором, да и читать его стихи не так просто (особенно те, что прогремели когда-то в 60-х гг.). Поэтому их издание было делом очевидно неприбыльным. В 90-х годах вышел один небольшой сборник и все. Положение постепенно начало выправляться в новом столетии - в 2003 г. вышел сборник "Я сослан к Музе на галеры…", включающий основной корпус сочинений Губанова (все цитаты в статье даются по этому изданию), год назад появился еще один представительный том: "Серый конь".

Однако меньше всего нам хотелось бы говорить о "восстановленной справедливости" или о "возвращенном России поэтическом гении". Посмертная судьба Губанова только начинается, и ее исход нам неясен (и не может быть ясен). Не раз уже доводилось писать и говорить, что нынешняя эпоха в истории русской поэзии вполне может остаться в истории литературы как "межпоэтье" - так хронологически во второй половине XIX века, между Лермонтовым и Блоком, есть много поэтов, хороших и разных, но нет великих.

Появились ли, жили ли в России великие поэты после смерти Пастернака и Ахматовой? Равновеликие пушкинско-пастернаковскому ряду? Мы еще не знаем ответа на этот вопрос. Два наиболее серьезных претендента на русский поэтический пьедестал (как ни ужасен этот термин, употребим его правды ради) последней трети ХХ века - Бродский и Губанов. Обоих, к великому сожалению, нет в живых (одному бы сейчас было 67, другому - 61). Оба при жизни на родине фактически не печатались (Бродского стали печатать, когда он там давно уже не жил). Один от знаменитости в узких кругах поднялся до мировой известности, второй растерял даже свою полуподпольную юную славу. Одному посвящены десятки книг и монографий, другому - несколько статей и малодостоверных мемуарных листков. Пробел столь же явный, сколь и обидный.

Возместить его мы не сможем, да и не хотим. Анализировать стихи Губанова не нужно. Вообще стихи не нужно анализировать - их надо читать. Если стихи можно читать - они существуют во времени. Читаемый поэт - поэт чтимый, значит, великий. При одном условии - его читают хотя бы два поколения подряд, и люди всех возрастов. Уточним это определение еще немного: если поэта начинают читать в детстве или юности те, кто живет после него, и продолжают возвращаться к нему всю жизнь, он, скорее всего, великий.

И еще одно: не стоит искать у талантливых людей неудачных сочинений, не получившихся строк, малоубедительных образов. Они встречаются у всех, в том числе у столпов мировой словесности, у гениев, поддавшихся эмоциям или вставших не с той ноги. Важнее другой вопрос: а есть ли у обсуждаемого автора вершины, или, как писал Грибоедов, "красоты"? Каковы они? Влекут ли нас по-прежнему? Почему?

К Губанову это относится особенно. Мощь его одаренности несомненна любому наблюдателю, знакомому с даже лишь одним-двумя его стихотворениями. Но в чем же сумела она воплотиться? Где ее главные достижения?

Читателю, незнакомому с творчеством Губанова, придется очень нелегко, если он двинется вдоль корпуса его сочинений в принятом и привычном порядке - от начала книги (и жизни автора) к ее финалу. Рискнем предположить, что выдержат это немногие, а те, кто преждевременно закроют книгу, пусть и останутся благорасположены к автору и с легкостью будут публично утверждать его талант: "Как же, как же! Губанов - очень сильно, ярко, и проч." - не выполнят главного читательского предназначения: не станут Губанова читать и перечитывать, не будут к нему возвращаться. Преграда между автором и читателем останется не преодоленной - по чьей вине?

Поэтический вулкан непривлекателен. Он может поразить, привлечь, удивить гибельным восторгом своего извержения. Но затем обречен затухнуть, стать неинтересным. Вернуться к "сильному", "яркому", даже "яростному" поэту невозможно. Он с течением времени почти всегда тускнеет, становится попросту неинтересен читателю самого ближайшего будущего - ведь обычно эти эпитеты призваны лишь подчеркнуть, что сочинения обсуждаемого автора не наполнены содержанием или искренним чувством. В этом состоит творческий рост - творческий путь поэта: в потере яркости, в избавлении от эффектов. Или - в их наполнении. Что все равно уменьшает их удельную составляющую.

Поэт пестует свой талант, выправляет его и в результате - направляет. Талантливых поэтов немало, выправивших свой талант - единицы! Потому так часто уходят с горизонта былые литературные звезды - новые поколения читателей не привязаны к ним сентиментально и отказываются воспринимать эпатаж ушедших дней с каким-либо интересом, кроме исторического. Читать Маяковского сейчас просто скучно - его необыкновенно свежие ранние стихи были бы ныне интересны только как прелюдия к зрелому творчеству могучего реформатора русской поэзии. А реформатора не вышло - и гения тоже. Зрелость не наступила. По многим печальным причинам, но в том числе из-за самого автора. Он не сумел соответствовать своему невероятному таланту, не развил его, не выправил. Сделал ложный выбор, поклонился фальшивым богам, хуже - идолам. Не от излишней ли к себе снисходительности, от желания славы, жизненной тщеты? И вырвал себя из жизни, скорее всего, решив, что процесс этот уже необратим. Что жизнь - кончена. Трагедия - и трагедия двойная. Безнадежная. Гибель личности и гибель таланта.

Человек же, одаренный много меньше Маяковского, работал над своим талантом неустанно, делал себя, образовывал, иногда намеренно бросал себя в одну опаснейшую или духовно сложную ситуацию за другой, и в итоге написал несколько гениальных стихотворений. После чего был из жизни вырван - а иначе бы написал еще, и оказался одним из величайших русских поэтов ХХ века. Такова судьба Николая Гумилева. Трагедия - но высокая. Героическая - надежду подающая и питающая.

Качества личности играют в судьбе таланта важную роль, но не единственную - на поэта давят, по выражению классика, и более "могучие обстоятельства". Велика роль их окружения - человеческого и литературного. Тяжело жить без советчиков и слушателей, без помощников и хранителей рукописей. Тяжело выжить, особенно в ХХ веке. Хотя, как заметил еще один классик, "кирпич ни с того ни с сего никому и никогда на голову не свалится". Талант никогда не гибнет в одиночку. Поэт, безусловно, впрямую отвечает за свой дар, хотя с легкостью может (особенно в нашем отечестве) оказаться или в траншее, или в тюрьме (или в сумасшедшем доме - приложительно к Губанову). А увернуться от пули или ножа у поэтов всегда получается не очень хорошо.

Что же сделал со своим даром поэт Леонид Губанов? Вот и все, что нас интересует, что должно интересовать. Книгу нужно читать с конца, чтобы потом прочитать сначала.

Заострим вопрос - лучше ли его поздние стихи первых, "ярких" его опытов? Несомненно. Губанов конца 70-х - начала 80-х избавился от метафорических нагромождений, от многословности, от недоделанности отдельных строк, неряшливости не до конца отточенных рифм, портящих его ранние стихи, делающих их иногда малопригодными для внимательного чтения.

Хочется заметить, что сам-то он, наверняка, читал их просто великолепно, это чувствуется и из воспоминаний слушателей, и из звуковой структуры самих стихов - они предназначены для того, чтобы автор их исполнял, своим темпераментом и искренностью покрывая их разнообразные огрехи. Но хорошие чтецы в большинстве своем - плохие поэты. У них всегда существует соблазн маскировки текста артистизмом. Но артистизм уходит, как уходят люди, а текст остается - беззащитный перед судом времени. Несовершенный. Не-великий.

Так вот, позднего Губанова вслух читать уже не обязательно, мелодраматическая декламация этим текстам не пристала. Их можно просто читать. В них достигнута ясности мысли, четкость образов, чеканность строк. Поэт выправил свой талант - а ведь обстоятельства его личной судьбы были нелегки, чтобы ни сказать - страшны. И в итоге тоже получились трагичны.

Не было у него и надлежащего литературного общения - настоящих читателей-советчиков, необходимых самым талантливым, самым уверенным, самым трудолюбивым. И все равно пройденная поэтом дистанция оказалась немалой, невероятной. Его литературное самообразование шло без остановки. Следы этого несут тексты стихов, иногда в качестве прямых отсылок к поэтам-учителям, но что еще важнее, самой своей эволюцией.

Написать: "Может в ельнике до веры // Три субботы наготы, // Может ждут нас револьверы // Да ослепшие бинты. // Только в этом полушарье // Мефистофели правы, // Чьи-то пальцы нас нашарят // До кладбищенской травы", - способен необыкновенно талантливый молодой наглец лет 19-ти. Совсем другой человек закончил через 15 лет стихотворение "В музее" строками: "Но кто сквозь кляксы, словно крошки, // здесь нацарапал лапой кошки, // "что без свободы счастья нет"? // Кто б ни был, знаю - он поэт, // как первый снег, что свеж и чист - // ребенок или декабрист?"

При этом Губанов от себя не отказался - он взял в свою поэтическую зрелость все ценное, что было в его ранних стихах. Вот еще один урок: рост - это не отрицание себя. Это преодоление мнимых ценностей и синтез новых открытий со старым запасом - но золотым, а не мишурным.

"Я соткан из противоречий, // Как раненые - из картечи // И мяса с кровью пополам. // Я - созданный в три дня, как храм, // Всех прихожан своих калечу. … Часовенка, чума и очи // Черницы, чарка с чесноком. // И чем черней люблю я ночи, // Тем все острей чеканит почерк // Инициалы под окном. // Я так хочу к тебе прибиться, // Как чиж, подстреленная птица, // Как к белой ниве чудный челн. // В чернилах чувствам не излиться, // Я чуть дышу, я как граница, // Но перейти ее мне в чем?!"

То, что Губанова в период его творческого расцвета потеряла, не заметила русская культура, в том числе та, что считала себя "гамбургской", "оппозиционной", "настоящей", "истинной" - есть свидетельство нараставшего ее кризиса, из которого мы не вышли до сих пор. Губанов своим существованием не отрицал эту болезнь - он ее подчеркивал. Это, кажется, многим было - и есть - неприятно. Когда "Избранное" Губанова - может, не очень пухлое (чего и не нужно!), но выверенное текстологически и литературно-вкусово, должным образом прокомментированное и представленное - будет издано со вкусом и тактом и станет расходиться нормальными тиражами - это станет частным симптомом ее выздоровления. Тогда Губанова перестанут поднимать на щит некоторые ревностные псевдочитатели за его "русскость", "патриотизм" и "православие". Сам бы он при случае этих доброжелателей запросто отделал палкой по загривку, что твой Мандельштам.

"Я заточен, но я не точен, // В твоем зрачке прикован ночью // К цепи, как мастер, и один. // И я теперь сосредоточен, // Мой горн горит, мой нож заточен, // Ты лампа, я - твой Аладдин!.."

Кто б ни был Губанов-человек, он - поэт. Не пеняйте ему, что неверно жил, что рано ушел, что не дотерпел, не дотянул. "Как умел, так и жил…" Горюйте, что Россия опять осиротела так рано, радуйтесь, что свеча не погасла. Эстафета передана. Кажется, межпоэтья все-таки не было и, дай Бог, не будет. Помогайте поэтам, не забывайте: поэзия - сердцевина русской культуры. Читайте Губанова.