|
Владимир Ойцер (Бостон) СВЕРХЦЕННЫЕ ИДЕИ АЛЕКСАНДРА БЛОКА
|
||
| "Флейта Евтерпы" №5, 2007 |
В настоящей статье я буду без умалчивания обсуждать неординарные стороны
творчества и характера Александра Блока - его подверженность сверхценным
идеям. При таком подходе, по моему мнению, можно чётко объяснить его необычное
восприятие действительности, а это необходимо для более глубокого понимания
его стихов и статей. СВЕРХЦЕННЫЕ ИДЕИ - суждения, которые возникают в результате реальных обстоятельств, сопровождаются чрезмерным эмоциональным напряжением и преобладают в сознании над всеми остальными суждениями. / http://www.medkrug.ru/sickness/show/749 / СВЕРХЦЕННЫЕ ИДЕИ - аффективно насыщенные суждения и представления, возникающие в связи с реальными обстоятельствами, но приобретающие неадекватно расширенное значение. Могут определять всю жизнедеятельность индивида, имеющего сверхценные идеи. / http://magazine.mospsy.ru/dictionary/dictionary.php?term=630000 /
Александр Блок занимает почётное место в истории русской литературы. О нём написаны сотни статей и десятки книг. Кафедра Русской литературы Тартусского университета опубликовала семнадцать "Блоковских сборников", посвящённых русскому символизму. Последний был напечатан в 2006 году. О Блоке писали не только в России, но и в Америке и в Европе. В бостонских библиотеках я обнаружил восемь книг, написанных по английски, целиком ему посвященных. Поэзию Блока высоко ценили Пастернак, Цветаева, Ахматова, Мандельштам.
Пастернак посвятил ему цикл из четырёх стихотворений. Первое стихотворение
цикла стало особенно знаменитым: Не знал бы никто, может статься, Но Блок, слава богу, иная, Прославленный не по программе Марина Цветаева была восторженной поклонницей Блока. Её дочь Ариадна
Эфрон пишет: "Творчество одного лишь Блока восприняла Цветаева как высоту столь
поднебесную - не отрешенностью от жизни, а - очищенностью ею (так огнем
очищаются!), что ни о какой сопричастности этой творческой высоте она,
в "греховности" своей, и помыслить не смела - только коленопреклонялась.
Таким поэтическим коленопреклонением, таким сплошным "аллилуйя"
стали все ее стихи, посвященные Блоку в 1916 и 1920-21 годах, и проза
о нем, с чтением которой она выступала в начале 30-х годов в Париже; нигде
не опубликованная, рукопись эта не сохранилась" /1, см. список литературы/. Ариадна вспоминает, как она и Марина шли на вечер Блока в Москве: Цветаева посвятила Блоку семнадцать стихотворений. Два из них я процитирую:
1 Камень, кинутый в тихий пруд, Имя твое - ах, нельзя! - Мимо окон моих - бесстрастный - Я на душу твою - не зарюсь! И по имени не окликну, И, под медленным снегом стоя, Там, где поступью величавой Ахматова, высоко ценившая поэзию Блока, назвала его трагическим тенором эпохи. Партия тенора была ведущей в хоралах, а трагических нот в поэзии Блока очень много. Ахматова посвятила Блоку три стихотворения. Одно из них она прочла на вечере памяти Блока в Драматическом театре в 1946 году: Он прав - опять фонарь, аптека, Мандельштам писал о Блоке в эссе "Барсучья нора" (1922) и
в статье "Буря и натиск" (1923), в которой он разбирает русскую
поэзию первой четверти ХХ-го века. Мандельштам пишет: "Блок - сложнейшее явление литературного эклектизма, - это собиратель
русского стиха, разбросанного и растерянного исторически разбитым девятнадцатым
веком. Великая работа собирания русского стиха, произведенная Блоком,
еще не ясна для современников, и только инстинктивно чувствуется ими как
певучая сила. Собирательная природа Блока, его стремление к централизации
стиха и языка, напоминает государственное чутье исторических московских
деятелей. Это властная, крутая рука по отношению ко всякому провинциализму:
все для Москвы, то есть в данном случае для исторически сложившейся поэзии
традиционного языка государственника. Футуризм весь в провинциализмах,
в удельном буйстве, в фольклорной и этнографической разноголосице. Поищите-ка
ее у Блока! Поэтически его работа шла вразрез с историей и служит доказательством
тому, что государство языка живет своей особой жизнью. В сущности, футуризм должен был направить свое острие не против бумажной
крепости символизма, а против живого и действительно опасного Блока. И
если он этого не сделал, то лишь благодаря внутренне свойственной ему
пиететности и литературной корректности. Блоку футуризм противопоставил
Хлебникова. Что им сказать друг другу? Их битва продолжается и в наши
дни, когда нет в живых ни того, ни другого. Подобно Блоку, Хлебников мыслил
язык как государство, но отнюдь не в пространстве, не географически, а
во времени. Блок - современник до мозга костей, время его рухнет и забудется,
а все-таки он останется в сознании поколений современником своего времени"
/2/. Объективности ради, добавлю в бочку похвал ложку дёгтя. В беседе с Соломоном
Волковым Иосиф Бродский назвал Блока "наиболее безвкусным крупным
русским поэтом" /3, стр. 155/. В другой беседе он добавил: "Блока,
к примеру, я не люблю, теперь пассивно, а раньше - активно" /3, стр.228/.
По мнению Бродского, стихам Блока присуще "дурновкусие". Впрочем,
дурновкусие и провалы он находил и у Цветаевой, но её он любил больше,
чем Мандельштама и Пастернака. Генеалогию Блока стоит рассмотреть подробнее. Начнём с женской линии.
Бабушка поэта, Елизавета Григорьевна, в девичестве Карелина, занималась
литературой профессионально. Владея несколькими языками, она переводила
стихи и прозу (художественную и научную). Список её трудов громаден -
от Бокля , Брема и Дарвина до Бальзака, Флобера и Мопассана /5, стр 29/.
У неё было четыре дочери, три из них писали, переводили и печатались.
Мать поэта переводила с французского - стихи и прозу (Бальзак, В.Гюго,
Флобер, Золя, Мюссе, Эркман-Шатриан, Доде, Бодлер, Верлен, Ришпен). В
молодости писала стихи, но печатала только детские. Время от времени она
лечилась в санаториях от психических расстройств. Любовь Менделеева считала,
что и тётки поэта были не совсем нормальными. Орлов пишет /5/, что отец поэта, Александр Львович, был умён, образован, владел шестью языками, поражал необъятностью знаний и широтой воззрений. Натура его была артистическая. Он хорошо играл на рояле. В молодости писал стихи и знал много стихов наизусть. Он был красив, настолько, что Достоевский, встретив его в салоне Анны Павловны Философовой, обратил на него внимание и, как говорят, хотел нарисовать с него портрет главного героя задуманного романа. Об этом упоминается в поэме "Возмездие", где Философова названа Вревской. Раз (он гостиной проходил) Неудивительно, что Аля Бекетова влюбилась в блестящего юриста, приняла
предложение, и они обвенчались. Молодые уехали в Варшаву, и только там
она поняла, за кого вышла замуж. Александр Львович был ужасающе ревнив,
жесток и деспотичен. Александра Андреевна признавалась сестре: "В
минуты гнева он был так страшен, что у меня буквально волосы на голове
шевелились." К тому же он был патологически скуп. Первый ребёнок у них родился мёртвым. Осенью 1880 года Блоки приехали
в Петербург. Александр Львович блестяще защитил магистерскую диссертацию
и вернулся в Варшаву. Александра Андреевна была на восьмом месяце. Она
осталась рожать в доме родителей и к мужу не вернулась. После трёхлетней
борьбы и долгих хлопот она получила отдельный вид на жительство. Счастливое
обстоятельство для Александра Блока и для нас, его почитателей. Жизнь
в доме отца его бы наверняка сломала. Позднее Блок-старший согласился на развод, потому что решил второй раз
жениться. Александра Андреевна тоже вышла вторично замуж за гвардейского
офицера Франца Кублицкого-Пиоттух. Она вместе с сыном переехала жить в
офицерские дома при гвардейских казармах. Жизнь Александра Львовича сложилась трагически. Вторая жена от него ушла
вместе с трёхлетней дочерью. Блок в "Возмездии" описывает его
печальные последние годы: Блок умел мастерски вложить обширную информацию в несколько сжатых строк.
Семью строками он обрисовывает разительную перемену во взглядах отца:
Александр Львович в молодости позволял себе высказывать смелые, радикальные
мысли. Его магистерская диссертация была приговорена цензурой к сожжению.
Её с трудом спасли. Позднее он "правел", стал ратовать за просвещённый
абсолютизм и православие, стал членом Союза русского народа. Он даже выставил
свою кандидатуру в думу от Союза. Поэтому для него слова "свобода"
и "еврей" стали однозвучны. Умер он со словами: "Прославим
Господа!" Книг отца Блок не читал. Они были друг другу чужими, и всё-таки какую-то
тайную схожесть с отцом Блок всё же ощущал. В "Возмездии" есть
такие строки: Александр Блок, так же как его отец, был склонен к сверхценным идеям,
которые отчётливо присутствовали в его стихотворениях и статьях. Его поглощённость
мистической философией Владимира Соловьёва - яркий тому пример. Идеями
Соловьёва он руководствовался не только в поэзии, но и в повседневной
жизни. Тут следует сказать несколько слов о философии Соловьёва. Сведения
были взяты с интернета. На другом сайте я нашёл дополнительное пояснение: Семена мистического учения и поэзии Соловьёва упали на благодатную почву.
"Мистиками не становятся, - мистиками рождаются," - замечает
по этому поводу Орлов /5, стр. 97/. Блок с восторгом принял философию,
согласно которой поэзия есть созидательная мистическая сила - поэзию он
страстно любил. Ему и в голову не приходила мысль, что соловьёвская система
есть всего лишь миф ХIХ-го века, голословные утверждения экзальтированного,
склонного к галлюцинациям человека, одарённого богатым воображением. Люди,
склонные к мистике, принимают понравившиеся им фантазии, не подвергая
их логическому анализу. Именно так Блок строил своё миропонимание. До
конца жизни он рассматривал Соловьёва как художника-пророка. За полгода
до смерти в речи "О назначении поэта", посвященной годовщине
смерти Пушкина, он в последний раз перефразировал соловьёвские идеи: К обсуждению пушкинской речи я верунусь позднее. Способность сочинять проявилась у Блока рано. Какие-то стихи он сочинил
то ли в шесть, то ли в семь лет. Начиная с четырнадцати лет, он три года
издавал рукописный журнал в единственном экземпляре. Выпустил тридцать
семь номеров. К концу 1900 года он написал порядка 200 стихотворений,
из которых 70 вошли в книгу "Ante Luceum". Далее начинается
период "Стихов о Прекрасной даме". Часть из них написаны с января
по апрель 1901, то есть до знакомства с поэзией Соловьёва. Ещё до публикации стихи Блока стали широко известными в узких московских
кругах. Распространили их Андрей Белый и Сергей Соловьёв, племянник философа.
Стихотворения Блока были для них, как подарок свыше, потому что они оба
безоговорочно приняли идеи Соловьёва. Первая поэтическая книга Блока "Стихи о Прекрасной Даме" выходит
в свет в октябре 1904 года. Имя Блока становится известным любителям новой
поэзии, то есть тем, кому нравился символизм. Писать о Прекрасной даме Блок перестал, но Соловьёвские идеи продолжали
оказывать влияние на его жизнь, скорее всего потому, что были близки к
его мироощущению. Соловьёв лишь дал Блоку законченные формулировки. В
августе 1903 года Александр Блок и Любовь Менделеева обвенчались. Брак
их был необычным. После свадьбы Блок сказал новобрачной, что физической
близости у них быть не может. Это астартизм. Для Блока Любовь Дмитриевна
была воплощением Прекрасной Дамы. Физическая близость с ней была бы для
него профанацией. При этом он допускал возможность её близости с другими
мужчинами. Он с самого начала сказал, что не сможет хранить ей верность
и не требует этого от неё. Позднее у него были бурные романы, вдохновившие
его на прекрасные стихи, но расставаться с женой он никогда не хотел.
Он без колебаний был готов усыновить ребёнка, которого родила Любовь Дмитриевна
от другого мужчины. Мальчик умер на восьмой день. Есть скупые сведения, что был у них короткий период близости вроде бы
в 1905 году. Сущность их брака от этого не изменилась. Жизнь Менделеевой
была изломанной. Неудивительно, что она увлеклась Андреем Белым. Для него
она тоже была воплощением Прекрасной Дамы или Мировой Души. Белый почти
уговорил её уйти от Блока, но в последний момент она одумалась. Для Белого
это было тяжёлым потрясением. Через полтора десятка лет, в Париже, он
снова и снова рассказывал всем, кто готов был слушать, о своём неудавшемся
романе. От его бесконечных рассказов у Ходасевича случился обморок. Мистические волнения, которые Блок испытывал в юности, возвращаются летом
1909 года. В его записной книжке есть запись, где говорится: "Русская
революция кончилась… Тоскует Душа Мира. Опять. Опять". Далее следует
обращение к жене: "Люба вернулась из Боблова, по-старому чужая, подурневшая... Но
ты - вернись, вернись, вернись в конце назначенных нам испытаний. Мы будем
Тебе молиться среди положенного нам будущего страха и страсти. Опять я
буду ждать - всегда раб Твой, изменивший Тебе, но опять, опять возвращающийся…
Дай мне увидеть Зарю Твою. Возвратись" /7, стр148/. И всё-таки после 1903 года Блок перестал служить Прекрасной даме. У него
появились другие сверхценные идеи или, говоря мягче, другие доминантные
взгляды. Он постоянно чувствовал близость ужасных катастроф. Некий аналог
эсхатологических предсказаний Соловьёва. О нависших катастрофах он писал
в статьях "Горький о Миссине", "Народ и интеллигенция",
"Стихия и культура", "Крушение гуманизма". Он предрекал
гибель интеллигенции, России, европейской цивилизации. Он не только писал,
но и повторял свои мрачные пророчества в гостиных и в разговорах со знакомыми.
Чуковский описывает один такой случай. "Он говорил долго, как всегда монотонно, с неподвижным и как будто
бесстрастным лицом, то и дело сопровождая свою речь странно весёлой усмешкой".
Весёлая усмешка не случайна. Блок считал, что окружающий его "страшный мир" заслуживает гибели, и особенно заслуживают те, о ком он написал в стихотворении "Сытые": Они давно меня томили: И вот - в столовых и гостиных, К чему-то вносят, ставят свечи, Так - негодует всё, что сыто, Теперь им выпал скудный жребий: Пусть доживут свой век привычно - 10 ноября 1905 Поэтому он и принял революцию и не стал её проклинать, когда наступила
разруха, голод, кровавый террор, когда разграбили его любимое Шахматово.
Его реакция на мрачные стороны окружающей действительности была неадекватной.
После 1902 всё чаще и чаще на него находили приступы глубокой мрачности.
В такие моменты он уходил бродить по городу и часто пил в каких-то третьесортных
ресторанах. Он видел нищую, тяжёлую жизнь народа. Его мучила совесть,
что он живёт в относительной роскоши. Народ он не идеализировал, знал
о его невежестве и грубости, но считал, что по другому и быть не может.
С простых людей нельзя много спрашивать. Он их жалел, потому что его сострадание
было врождённым, как инстинкт. Из сострадания он мог простить нанесённые ему обиды. Он пытался спасти
от голодной смерти одиозного Буренина, бывшего сотрудника "Нового
времени", травившего декадентов в злобных фельетонах, в которых Блок
был назван Блохом и идиотом. Буренина интеллигенция презирала и ненавидела.
Минаев о нём написал эпиграмму: Буренин несомненно был из тех, кто мнёт белые цветы активно и с наслаждением.
Блок его, конечно, презирал и всё же пытался ему помочь. Голодающий Буренин
автоматически перешёл из категории сытых в категорию несчастных. Состраданием и сочувствием проникнуто стихотворение 1903 года "Фабрика": И глухо заперты ворота, Они войдут и разбредутся, Мне кажется, что из сострадания к тяжёлой жизни простых людей Блок начал
приписывать народу роль хранителя души музыки, о чём я ещё скажу. Блок вовсе не возлюбил всех ближних. К тем, кого он называл сытыми, он
относился с несправедливой неприязнью, переходящей иногда в болезненную
злобу. На них как бы ложилась основная доля ответственности за скверное
устройство мира. Они глухи и не способны услышать "мировую музыку".
О музыке Блок многократно писал и говорил, вкладывая в слово смысл намного
более широкий, чем обычно принято. Музыка, в его понимании, есть первооснова
и сущность бытия. Она звучит или присутствует в природе, в исторических
процессах, в деяниях выдающихся личностей. Её создателями и носителями
могут быть поэты, писатели, композиторы, художники. Мочульский считает,
что Блок был соблазнён ницшеанской религией музыки. Я принимаю его слова
на веру, так как Ницще - не моя чашка чая, как говорят американцы. Художника,
создателя музыки, Блок вслед за Вагнером возводит в ранг человека-артиста. Ко всему, что происходило в жизни, Александр Александрович применял один
решающий критерий: музыкально или немузыкально. Деспотизм, победоносцевская
реакция, засилье чиновников, механистическая цивилизация - немузыкльны,
и потому революция, их сметающая - музыкальна. В январе 1918 года, заканчивая
статью "Интеллигенция и революция", Блок пишет: "Бороться с ужасами может лишь дух. К чему загораживать душевностью
пути к духовности? Прекрасное и без того трудно. А дух есть музыка. Демон
некогда повелел Сократу слушаться духа музыки. Всем телом, всем сердцем,
всем сознанием - слушайте Революцию" /11, стр.19-20/. Самого Блока музыка революции поначалу увлекла и понесла. "Двенадцать"
он написал чуть меньше, чем за двадцать дней, в январе 1918 года. Почти
вся работа была проделана в последние два дня. Закончив поэму, он на следующий
день написал "Скифов" и потом до конца жизни почти не писал
стихов. "Почему не пишете"? - спрашивал его Чуковский. И Блок
отвечал: "Все звуки прекратились... Разве вы не слышите, что никаких
звуков нет". "Новых звуков давно не слышно, - приводит Чуковский
слова из письма Блока, - все они притушены для меня, как, вероятно, для
всех нас... Было бы кощунственно и лживо припоминать рассудком звуки в
беззвучном пространстве". Существуют разные мнения, почему Блок прекратил
писать стихи, но эту тему я обсуждать не буду. В апреле 1919 года в статье "Крушение гуманизма" Блок изложил
своё понимание истории развития культуры и цивилизации. Он называет гуманизм
великим культурным движением, определявшим лицо Европы в период с половины
XIV до половины XVIII-го веков. Лозунгом гуманизма был человек - свободная
человеческая личность, "...основной и изначальный признак гуманизма
- индивидуализм". Стилем гуманизма был Ренессанс (возрождение и обновление
античной культуры)… Блок пишет: "...в его потоке наука была неразрывно связана с искусством, и человек
был верен духу музыки. Этим духом были проникнуты как великие научные
открытия и политические течения, так и отдельные личности того времени…
Движение, исходной точкой и конечной целью которого была человеческая
личность, могло расти и развиваться до тех пор, пока личность была главным
двигателем европейской культуры. Мы знаем, что первые гуманисты, создатели
независимой науки, светской философии, литературы, искусства и школы,
относились с открытым презрением к грубой и невежественной толпе. Можно
хулить их за это, но они были и в этом верны духу музыки, так как массы
в те времена не были движущей культурной силой. Их голос в оркестре мировой
истории не был преобладающим. Естественно, однако, что когда на арене
европейской истории появилась новая движущая сила - не личность, а масса,
- наступил кризис гуманизма" /11, стр.93, 94/. Начало кризиса гуманизма - германская Реформация, самый же кризис -Французская
революция. "Возникает вопрос, мог ли народ вообще быть затронут движением индивидуалистическим
по существу; движением, в котором не принимал участия, или - его отгоняли,
когда он стремился принимать участие, потому что свои стремления он выражал
на диком и непонятном для гуманистов языке - на варварском языке бунтов
и кровавых расправ" /11, стр.98/. Постепенно великая "гуманистическая культура", проникнутая
"духом музыки", вырождается в безмузыкальную "гуманную
цивилизацию" (так античная культура выродилась когда-то в "римскую
цивилизацию", лишенную цельности, гармонии). Состояние современного
общества представляется Блоку ужасающим - в нем отсутствует прочное единство,
и виновато в этом разделение труда: "Утратилось равновесие между человеком и природой, между жизнью
и искусством, между наукой и музыкой, между цивилизацией и культурой -
то равновесие, которым жило и дышало великое движение гуманизма. Гуманизм
утратил свой стиль; стиль есть ритм; утративший ритм гуманизм утратил
и цельность. Как будто мощный поток, " Просвещенное человечество пошло сразу сотней путей - политических,
правовых, научных, художественных, философских, этических. Каждый из этих
путей всё более удалялся от другого, некогда смежного с ним, и, в свою
очередь, разбивался на сотни маленьких дорожек, уводящих в разные стороны,
разлучающих людей, которые при встрече начинали уже чувствовать друг в
друге врагов… Нет сомнения, что это разделение было заложено в самом основании
гуманизма, в его индивидуальном духе… Но именно теперь, накануне ХХ века,
оно проявилось с особой силой и привело к крушению гуманизма. В области
науки… резко определяются два поприща - науки о природе и науки исторические.
Те и другие орудуют разными методами. Отдельные дисциплины постепенно
становятся недоступными не только непосвященным, но и для представителей
соседних дисциплин… Научные работники, превращённые, таким образом , в
массе своей - в машины для производства разрозненных опытов и наблюдений,
становятся во враждебные отношения друг к другу… Все эти маленькие внутренние
гражданские войны разбивают силы воюющих сторон, каждая из которых продолжает,
однако, писать на своих знамёнах старые гуманистические лозунги. Предлог
для разделений и раздоров - многообразие научных поприщ … , но тайная
и настоящая причина их - всё та же оставленность духом музыки; он один
обладает мощной способностью спаять воедино человечество и его творения"
/11, стр. 104-105/. "Дух музыки" - ещё один пример блоковских сверхценных идей.
В его представлении это некая созидательная и разрушительная, могущественная
сила, почти что божество. Очень досадно, что замечательный поэт развивал
романтические, но, увы, бредовые мифы, воспринятые им от Вагнера и Ницше.
На основе мифов он построил себе иррациональную модель мира, не имеющую
никакого отношения к реальной действительности. Он слишком часто пребывал
в мрачном депрессивном настроении и потому не увидел замечательных достижений
науки и техники ХIX-го века. Достижения, которыми Европа по праву гордится,
Блок считал бездушной, машинной цивилизацией. Цивилизацию он противопоставляет
культуре. В его обскурантизме есть нечто сходное со взглядами Льва Толстого.
"Оптимизм вообще - несложное и небогатое миросозерцание, обыкновенно
исключающее возможность взглянуть на мир как на целое… У бывших гуманистов,
превратившихся в одиноких оптимистов, от времени до времени возникает
тоскливое стремление к цельности. Один из выразителей такого стремления
- явление по существу уродливое, но завоевавшее себе огромное, неподобающее
место. Это - популяризация знаний, глубокий компромисс, дилетантизм, губительный
как для самой науки, так и для воспринимающих её в столь безвкусном растворе…
Популяризация, завоевавшая себе громадное поприще, как завоевало его себе
вообще всё второсортное в прошлом столетии, совершенно заглушает другие
лозунги. Между тем из рядов художников, которых пока не слышат, раздаются
одинокие музыкальные призывы; призывы к цельному знанию, к синтезу к gaia
scienza" /11, стр. 105-106/. Gaia scienza означает "весёлая наука". Так называлась книга Ницше. Написана она хорошо, иллюстрирована весёлыми, забавными стишками, наполнена пустобрёшными и высокопарными философскими рассуждениями. И надо же беде случиться, наш замечательный поэт противопоставляет сию забавную пустяковину науке ХIX-го века - фундаментальным открытиям в физике, химии, естествознании, медицине. Он ничего в этом не понимал, раздражался и, более того, боялся, что и объясняет мракобесные высказывания, встречающиеся в его статьях, и бурный пафос обличения первой главы "Возмездия". Век девятнадцатый, железный, Прекрасные строфы! Отрицательные стороны прогресса цивилизации поэт
увидел и отобразил замечательно. В поэме есть строки, поднимающиеся на
уровень пророчества. "Над всей Европою дракон, Разинув пасть, томится
жаждой..." - это было написано за три года до начала Первой мировой
войны. Но оценка достижений цивилизации - несправедливая и пристрастная.
Самый настоящий обскурантизм. "Хранителем духа музыки оказывается та же стихия, в которую возвращается
музыка (revertitur in terram suam uncle erat /что означает "Возвратился
в ту же землю, откуда произошел" ), тот же народ, те же варварские
массы. Поэтому не парадоксально будет сказать, что варварские массы оказываются
хранителями культуры, не владея ничем, кроме духа музыки, в те эпохи,
когда обескрылевшая и отзвучавшая цивилизация становится врагом культуры,
несмотря на то, что в ее распоряжении находятся все факторы прогресса
- наука, техника, право и т. д. Цивилизация умирает, зарождается новое
движение, растущее из той же музыкальной стихии, и это движение отличается
уже новыми чертами, оно не похоже на предыдущее" /11, стр. 111-112/. Окончательный итог Блок подводит в последнем абзаце статьи: "Я утверждаю, - пишет Блок, - что исход борьбы решен и что движение
гуманной цивилизации сменилось новым движением, которое также родилось
из духа музыки; теперь оно представляет из себя бурный поток, в котором
несутся щепы цивилизации; однако в этом движении уже намечается новая
роль личности, новая человеческая порода; цель движения - уже не этический,
не политический, не гуманный человек, а человек-артист; он, и только он,
будет способен жадно жить и действовать в открывшейся эпохе вихрей и бурь,
в которую неудержимо устремилось человечество" /11, стр. 115/. Вывод, сделанный Блоком, попросту говоря, абсурдный. Варварские, неграмотные
массы вдруг оказываются хранителями культуры. Увы, разум, находящийся
в плену у сверхценной идеи, реальную действительность воспринимать не
способен. Мочульский по этому поводу пишет: "Соблазнённый ницшеанской религией музыки, он (Блок) соединил знаком
равенства понятия: "культура - музыка - стихия - народные массы".
Отсюда его парадоксальное утверждение: "Варварские массы - носители
культуры"... " /7, стр. 244/. Человек-артист - ещё одна сверхценная идея, заимствованная у Вагнера.
Ради того, чтобы на земле в далёком или близком будущем начали жить и
действовать человеки-артисты, Блок готов был пожертвовать собой и современниками,
которых он в сердцах называл человеческим шлаком. Жертвенность в четверостишии граничит с желанием самоубийства. Блок
не приспосабливался и не лицемерил. От начала и до конца он был честен.
Из принятия революции он не сделал себе кормушку, как Маяковский. От большевиков
он держался по возможности в стороне. Печатался в лево-эсеровских изданиях,
пока их не закрыли. Потом печатался в независимом издательстве Алянского
"Алконост". Он работал в театральной комиссии и в издательствах,
то есть занимался культурой. Его замучили бесконечной говорильней на заседаниях.
Кругом творились ужасы. Жить было невыносимо трудно. Новая музыка так
и не зазвучала. За полгода до смерти, 13 февраля 1921 года, на вечере, посвященном 84-й
годовщине со дня смерти Пушкина, Блок произносит речь "О назначении
поэта". Речь удивительная. Блок, как и в молодости, считает, что
поэт есть художник-пророк. Он связывает хаос - безначальную стихию - с
реальным миром, что и создаёт мировую культуру. Блок остался верен соловьёвским
идеям о назначении поэта. В статье говорится: "Поэт - сын гармонии; и ему дана какая-то роль в мировой культуре.
Три дела возложены на него: во-первых - освободить звуки из родной безначальной
стихии, в которой они пребывают; во-вторых - привести эти звуки в гармонию,
дать им форму; в-третьих - внести эту гармонию во внешний мир. Похищенные у стихии и приведенные в гармонию звуки, внесенные в мир,
сами начинают творить свое дело. "Слова поэта суть уже его дела".
Они проявляют неожиданное могущество: они испытывают человеческие сердца
и производят какой-то отбор в грудах человеческого шлака; может быть,
они собирают какие-то части старой породы, носящей название "человек";
части, годные для создания новых пород; ибо старая, по-видимому, быстро
идет на убыль, вырождается и умирает… Дело поэта вовсе не в том, чтобы
достучаться непременно до всех олухов; скорее добытая им гармония производит
отбор между ними, с целью добыть нечто более интересное, чем среднечеловеческое,
из груды человеческого шлака. Этой цели, конечно, рано или поздно достигнет
истинная гармония; никакая цензура в мире не может помешать этому основному
делу поэзии" /11, стр. 162, 165/. В последнем абзаце звучит надежда, что всё-таки произойдёт отбор новой
человеческой породы. Поэту в его благородном деле никто не должен мешать. Пушкину помешали
- "его убило отсутствие воздуха". Говоря о гибели поэта, Блок
проводит отчётливую аналогию с тем, что происходит в окружающей его послереволюционной
действительности, он прямо говорит об удушии, которое его убивает: "И Пушкина тоже убила вовсе не пуля Дантеса. Его убило отсутствие
воздуха. С ним умирала его культура. Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит. Это - предсмертные вздохи Пушкина, и также - вздохи культуры пушкинской
поры. На свете счастья нет, а есть покой и воля. Покой и воля. Они необходимы поэту для освобождения гармонии. Но покой
и волю тоже отнимают. Не внешний покой, а творческий. Не ребяческую волю,
не свободу либеральничать, а творческую волю, тайную свободу. И поэт умирает,
потому что дышать ему уже нечем; жизнь потеряла смысл. Любезные чиновники, которые мешали поэту испытывать гармонией сердца,
навсегда сохранили за собой кличку черни. Но они мешали поэту лишь в третьем
его деле. Испытание сердец поэзией Пушкина во всем ее объеме уже произведено
без них. Пускай же остерегутся от худшей клички те чиновники, которые
собираются направлять поэзию по каким-то собственным руслам, посягая на
ее тайную свободу и препятствуя ей выполнять ее таинственное назначение,
Мы умираем, а искусство остается. Его конечные цели нам неизвестны и не
могут быть известны. Оно единосущно и нераздельно" /11, стр.167,168/.
Блок обладал пророческим даром. Я говорю не о мистике. Сверхъестественное
есть досужие выдумки. По неким мелким признакам Блок зачастую умел предугадать,
как будут развиваться события. Он провёл разделительную черту между цензурными
запретами пушкинских времён и тем жестким навязыванием, которое начали
осуществлять новые чиновники, пытающиеся направлять литературу по руслам,
нужным государству. В двадцать первом году идеологический диктат только
зарождался, но Блок его ясно увидел. В книге Анатолия Якобсона я нашёл интересное замечание о соотношении
между публицистикой Блока и его поэзией. Якобсон приводит следующую цитату
из книги Тынянова: "Литературные" выступления Блока в подлинном смысле слова никем
не засчитываются в облик Блока. Едва ли кто-нибудь, думая о нем сейчас,
вспомнит его статьи... Здесь органическая черта, ...у Блока резко раздельны
стихи и проза: есть Блок-поэт и Блок-прозаик, публицист, даже историк... …когда говорят о его поэзии, почти всегда за поэзией невольно подставляют
человеческое лицо - и все полюбили лицо..." (Ю. Тынянов. "Блок".
Проблемы стихотворного языка. Статьи. М., 1966 г.)" /8/. "Литературные" выступления Блока - это, конечно, тоже его лицо,
второе лицо, но личность Блока гораздо сильнее и объективнее выражается
первым лицом - поэтическим (кстати, куда более сложным, чем лицо "литературное")". Да, конечно, Блок прежде всего поэт. Статьи Блока поначалу могут привести
в недоумение. Не сразу понимаешь, что они раскрывают секреты блоковской
ментальности, позволяют осознать, как он понимал мир, людей, историю,
а это помогает понять и истолковать, глубже и точнее, смысл многих блоковских
стихов. Да и сама по себе психология поэта, сложная и необычная, заслуживает
того, чтобы ею занимались. Важный частный случай, углубляющий понимание
психологии творческих личностей. Прочитав статьи Блока, Якобсон сделал следующий правильный вывод: Блок взял на вооружение "дух музыки" только потому, что ощущал
его в периоды творческого подъёма. Он не был логиком. Понятие и явление
должно было затрагивать его эмоционально. Иначе он не обращал на него
внимания, как на теократию Соловьёва. Широко цитируется блоковское высказывание: "Во время и после окончания "Двенадцати" я несколько дней
ощущал физически, слухом, большой шум вокруг - шум слитный (вероятно,
от крушения старого мира)". То ли речь идёт о галлюцинации, то ли давление пошаливало от бурных творческих
волнений, но ощущение для поэта было реальным. Вокруг него рушился мир.
Сбывалось его предсказание. Вокруг бушевала стихия, неуправляемая, как
ему казалось. Большевиков он как бы не замечал. События, происходящие
на его глазах в Петрограде, он изобразил мастерски. По причинам, о которых
сказано выше, он без протеста принимал жестокости и разрушения. За это
многие поэму осудили. Когда-то в молодости я её тоже отвергал, с годами
пересмотрел свою оценку. Поэма без всякого приукрашивания отражает то, что происходило в то ужасное
время. Изображение не реалистическое, но обобщённо символическое. В концентрированной
форме в него вложена правдивая и обширная информация о трагических и кровавых
событиях, оказавших огромное влияние на ход мировой истории. Форма поэмы замечательно соответствует содержанию. Блок, подчинившись
врождённой поэтической интуиции, использовал тонический стих, то есть
отказался от фиксированного порядка ударных и безударных слогов. В стихии
порядка быть не может. О стилистических и формальных достоинствах поэмы
Якобсон написал следующее: "Первое, что бросается в глаза (вернее, бросается в уши) и что отмечается
всеми, - многоголосие, полифоничность поэмы. Неслыханное многообразие
голосов, ритмов, интонаций, необычайная резкость интонационно-ритмических
переходов, смещений. Революция делается на улице, и улица - единственная
и неповторимая улица петербургской зимы 1917-18 гг., врывается в поэму.
Блок переходит (воспользуюсь цветаевским определением) от льющегося стиха
к стиху рвущемуся, от протяжного напева к выкрику. И лексика поэмы - удивительна:
как правило, словарь Блока изыскан, а "Двенадцать" - лавина
обнаженных слов… Было сказано о едином дыхании "Двенадцати". Единое дыхание
поэмы - это общее эмоциональное впечатление от нее. И никакого впечатления
больше не требуется, чтобы почувствовать и оценить "Двенадцать"
как явление поэзии. Но, обратившись к поэтике "Двенадцати",
убеждаешься, что здесь два стилевых потока. Один из них можно назвать
разговорно-бытовым, другой - патетическим. Потоки эти без усилий, без
напряжения стиля, свободно переливаются один в другой, и только анализ
текста (а не цельное, непосредственное его восприятие) показывает, что
поэма "Двенадцать" есть непрерывное взаимодействие двух различных
стилевых планов - интонационно-ритмических, изобразительных, языковых. Разговорный план "Двенадцати" - частушка, романсовая пародия
("Не слышно шума городского..."), единственный в поэме широкий
песенный мотив: Разговорно-бытовому плану принадлежит все сюжетное и все личное в поэме;
все, что составляет индивидуальную характеристику действующих лиц. Патетический план поэмы впервые возникает в конце первой и начале второй
главки: . . . . . . . . . . . . 2 Гуляет ветер, порхает снег, Дальше патетический план сразу переходит в разговорный: Вперед, вперед, вперед, - принадлежит почти всё, что связано с общим монолитным движением двенадцати,
с их шествием: Блок хорошо понимал, что создал выдающееся произведение. Закончив поэму,
он написал в записной книжке: "Сегодня я - гений". Ю. Анненков вспоминает слова Блока: "Двенадцать", - какие бы
они ни были - это лучшее, что я написал, потому что тогда я жил современностью". В блоковской записи 20-го года о "Двенадцати" говорится: "Оттого
и не отрекся от написанного тогда, что оно было написано в согласии со
стихией". Споры о поэме продолжались до конца ХХ-го века. В 2000-м году в журнале
"Знамя" была напечатана дискуссия на тему "Финал Двенадцати
- взгляд из 2000 года"/12/. Участвовали в обсуждении: Сергей Аверинцев,
Владимир Александров, Николай Котрелев, Александр Лавров, Константин Азадовский
и другие. Обсуждали, почему и зачем Блок поставил Христа во главе отряда
красногвардейцев. Пересказывать дискуссию не буду. Могу высказать моё
предположение. Во-первых, вспомним, что сам Блок рассказывал Алянскому,
что образ Христа возник из вида столбов крутящегося снега в метельную
петербургскую ночь. Флаг под ветром в метельную ночь видится как несомый
невидимой рукой. В этот расплывчатый образ, за которым следуют двенадцать,
олицетворяющие революцию, Блок вложил свою уверенность в грандиозных переменах,
сравнимых по масштабу с победой христианства над язычеством. Стихийность развития событий в поэме и Христос в заключительных строках идеологам большевизма заведомо не нравились, но для них было намного важней, что знаменитый поэт принял революцию, и потому поэзия Блока была включена в школьные программы. ОСНОВНАЯ ЛИТЕРАТУРА: 1. Ариадна Эфрон. "О Марине Цветаевой: Воспоминания дочери"
М., "Советский писатель", 1989 г. http://www.ipmce.su/~tsvet/WIN/ariadna/strvosp.html |
|