|
|
Песнь первая
В книгохранилище "Врата Сиона"
я прикоснулся к "Сефер Йецира". 1
Швейцарец Йоханан предпенсионно
мое усердье принял на ура.
Он отгиюрился тому лет сорок. 2
Каморка с аурою Ури-Цви 3
в путь снаряжала неотвязный морок -
и тот раскачивался на крови...
Тасуя тысячи томов на идиш,
я возрождал заброшенную верфь.
Мой шеф корил: "Крушение провидишь -
а сам борта трухлявишь, книжный червь!"
Нас раздражала директриса Нурит:
в завалах чтива фишки не рубя,
войдет на цыпочках, побалагурит,
назавтра ж, глядь, разжалует тебя.
Хотя, по правде-то, куда уж ниже:
библиотечный погреб, Тель-Авив, -
суть подсознание твое. Смотри же:
рискуешь ты - червя в него вживив!..
В подкорке той земляк Вильгельма Телля
меня приветил, кладов не суля
и лишь в запретный плод стрелою целя -
свисающий с ветвей Добра и Зла.
В нем чудом теплилась любовь труверова
к почтенным фолиантам, ну а то,
что в Герцля, а не в Кальвина уверовал -
так разве ж эта жизнь не есть лото?
В пятидесятых - вместо евразийца
(к чему его склонил один друган) -
в киббуцника решил преобразиться
сей современный Рейхлин Иоганн.
Поочередно молча мы, ни вздоха,
как в торичеллиевой пустоте,
корпели средь новелл Захер-Мазоха,
тыняновских и ждановских статей...
Мадам Блаватская своей доктриной
здесь налегла на краковский гроссбух,
карманный справочник по эндокринной
системе щитовидкою разбух,
энциклопедией наукоемкой
эпохи Щорса заправлял жучок,
и Бендер бредил золотой каемкой:
не переплет - а клубный пиджачок!
И, чопорно над ширпотребом высясь,
хранительница кулуарных тайн,
на Хема вдруг прицыкивала миссис
какая-нибудь там Гертруда Стайн...
О, Йоханан-предтеча, этих глыб ты
не сдвинул бы - не будь ученика!
(Готического шрифта манускрипты
он, впрочем, попридерживал пока).
Стал базельский посланец обретаться
по выслуге в каморке наверху;
любил я с ворохом интерпретаций
к нему наведаться, смахнув труху.
Речь заходила ли о Чингисхане
или о плане чесануть в Квебек -
я все сбивался на стезю исканий:
пятнадцатый меня тревожил век.
Мой бренный мозг беремен был набором
тех цифр: 1, 4, 9, 2, -
что правили исторьософский форум,
вступая в Христофоровы права.
Вещал я: Старый Свет успел приесться
изгоям, проливавшим реки слез, -
вот почему отплытье генуэзца
с изгнаньем из Испании сошлось;
а то, что кошелей тугонабитых
не прихватили беженцы - так ведь
зато Свободы Идол не гнобит их,
к нему хоть все меньшинства присоседь!
Решающее Торквемады слово
я увязал - и в рифму повторю -
с концом тысячелетия седьмого
по византийскому календарю;
эдикт мильенаристский был огулен:
от чужаков избавиться тотчас! -
зане у новгородских загогулин
прорезался ветхозаветный глас; 4
да и латиница - от семисвечья
вся фитилями литер запылав -
сулила инквизиторам увечья
и царствам предрекала переплав;
недаром Пико делла Мирандола
на Апеннинах бредил каббалой
и Рейхлин брус ивритского глагола
тесал старательно, за слоем слой... 5
Хотя гельветом 6
и не разрубались
навязчивые доводы сплеча,
он исподволь внедрял психоанализ -
дотошный скальпель венского врача:
мол, это массовый исход евреев
из гикнувшегося СССР,
фантомные концепции навеяв,
на крест и полумесяц - смежных вер
два символа враждебных - серп и молот
перековал в рассудке молодом...
Колосс междоусобицей расколот,
переселенцу же пора в дурдом!
Я возражал: судьбинная основа
прослеживается, но у меня
патриотизма не было квасного -
отъезд раненько встал в повестке дня.
Так вертолет из амазонской сельвы
укушенного крокодилом в бок
к хирургу мчит, - хоть, мытари, досель вы
и ссоритесь: Барклай иль русский бог
повинен в том, что все мы нынче погибь
и второсортная людская смесь...
Приехали - и ладно. Только ноги б
о нас пореже вытирали здесь!
Как знать, кого к кому судьба подселит!
Включал два яруса подземный склад
Макулатуры. Коротышка Пелед
над головой метался невпопад.
Бубня, затребованную читальней
подшивку он пихал в охрипший лифт.
Изображал он йеху натуральней, 7
чем человеконенавистник Свифт.
Хотя он и смердел отвратно - шерсти
недоставало: подкачал гормон.
В дверное сублимируя отверстье,
был карлик нормой ближних уязвлен.
Завидя подмастерье, бедолага
шипел, как поливаемый карбид:
все зверствами корил меня ГУЛАГа -
аж зенки вылезали из орбит:
"Атэм, русим, тоталит сталинистим!
(Все москали - пособники Сосо!)" -
"Окстись! Под Ильичом - и тем не чистим
себя уж лет пятнадцать. Это все -
проделки пасквилянтов "Маарива". 8
На нас не уставая клеветать,
с хамасовскими шейхами игриво
сюсюкает левацкая печать!" -
"Хомо советикус! - бесился Пелед, -
Майн либен мутер повторяла мне:
евреи из России гладко стелят -
да жестко спать! Мы выжили в огне
концлагерей, но стоило домчаться
до яффского причала со всех ног...
И что? - Нам "русские" орали: "Наци!"
Ты думал, у меня склероз, сынок?"
Тогда я вздыбился: "Будь мой папаша
столь мелкопакостен и мягкотел -
едва ли бы порадовалась наша
семья бутузу, что накласть хотел
на Джугашвили: благо - тот лет десять
как на подмостках Пуримшпиля сдох!..
Ярлык в отместку норовишь навесить -
но даже в обезьянничанье плох!"
То, как на пришлый скалится субэтнос
истеблишмент пустивших сок общин -
евреи! - убеждает мир, что нет нас,
разъела тщетность базельский почин.
Заканчивайте с этой дедовщиной:
речь русскую калькировал иврит.
Единый Б-г - незримый, надобщинный -
потертых ваших ширм в упор не зрит!
За Пеледом - чьих резких аномалий
не устранит ни мумиё, ни бром -
стояла Нурит. Их воспринимали
как симбиоз гюрзы с нетопырем.
Ущербные, частенько костерили
они дуэтом прочий персонал
(был брак ее трагически стерилен -
подвальный тролль ей бэби заменял).
Справлялась кое-как с библиотекой,
меня употребляя на износ:
хоть сутки пред такою кукарекай -
потребует, чтоб утром яйца снес.
До потолка груженые тележки
вдоль стеллажей со скрипом развозя,
я содрогался от нещадной слежки
питавшегося пешкою ферзя.
Кудлатая вождиха амазонок,
науськанная моськами - гуськом:
она, стажерка Женя и бесенок
невольника пасут за косяком...
Трудяга Йоханан, добряк швейцарец,
на Страшном засвидетельствуй суде:
кто первым упорядочил "ха-Арец", 9
разрозненно пылившийся везде?
Безропотно я расставлял подшивки,
заглавие их пестуя: оно -
раскроем Библию - в любом отрывке
без трепета не будет прочтено!
Что там гадать по черноте ладоней!
Узри мой эндшпиль, Йоханан! Лишь пыл
романтики птенцу в альпийском лоне
внушал: ермолку к темени пришпиль.
Мечтали, к пикам шествуя крутейшим,
мы царства эдельвейсова достичь...
Теперь - в подполье - чем себя утешим?
Какую, к лешему, подстрелим дичь?!
Мне совы цепкие всю душу выели,
мадам Центнер надсаживает бюст, -
в июле потным осликом к ней выюлю:
"Кто, - спросит, - Фрост: не тот ли самый Пруст?" 10
Зажмурясь, я воображаю Базель,
где обозначился галута крах...
Дай волю - каждую бы пядь излазил:
в церквях, тавернах, арочных дворах,
в музее, ратуше, библиотеке
муниципальной - Г-споди, прости!..
С надеждою я отверзаю веки -
трепещут перья синие в горсти.
В норд-вест, как Гамлет, сокола от цапли
не отличал, и птица счастья - шмыг!
А стражники ночные в тень отца - пли! -
И призрак растворился сей же миг.
Репатриантский опыт мой столь горек,
что я от скуки смертной весь продрог;
баюкаю себя же: "Бедный Йорик!"
И в черепе пророс зеленый дрок.
Сверкнуть бы враз очами: "Где рапиры?" -
застолблена, мол, пращуров земля!
А я взамен того - лишь тыры-пыры,
в каморке книгочея - ля-ля-ля...
Увы! Не лицедей я, не Мэл Гибсон.
Удел суфлерский заперт на засов.
Под спудом знанья тайного погиб сын -
при жизни признававший двух отцов.
Песнь вторая
В одной из наших муторных читален,
где рикшей подвизался я навзрыд,
бесстрастно восседал Илья Зерцалин.
Был оспинами лик его изрыт;
с ландскнехтовой осанкой только брови
густые диссонировали: смоль,
понятно, коренилась не в дуброве
с ее арийством дьявольским: дьяволь! -
Да он и не отнекивался: Зельцер
наследная фамилия, но - в сеть
продмагов угодив - на тухлом зельце
взойти не смог. И вздумал обрусеть.
Чему дивиться: из Москвы в семнадцать
был вывезен - едва лишь лимита,
с подачи сволоты, пустилась клацать
на инородцев с пеною у рта...
Он в Скифии вовеки псевдонима
не взял бы на душу: иной срамник
и в той земле, что вечностью хранима,
себя нарек бы Эли бен Накник. 11
Но, право, не таков Илья Зерцалин:
заметив, что кириллицы отлов
дискриминационно офицьялен, -
повел свой род от соприродных слов.
Сдружились мы. Обоих нас до судорог
угодливость коробила: она
предотвратить бессильна самосуда рок -
лишь втридорога возрастет цена.
Живущий да страшится зареканья:
кому охота на костре гореть...
Но - тварь беспочвенную заарканя -
ее уже поджарили на треть!
"Я на Руси, - он сетовал, - хотя б и чах,
на пару тапочек один носок,
зато бы и не мыкался в Хоттабычах,
поставленных кудесничать вприскок.
Кто джинном, загнанным в бутылку, спился,
кто вовсе пристрастился к косяку...
Мой кореш пять-шесть банок "Мартенс Пилса",
газуя, выдувает на скаку.
Тот взапуски повадился к бабищам,
другой средь клептоманов знаменит:
его с миноискателем обыщем -
блок "Мальборо" в трусах не зазвенит.
Мы помним: родина была просторней,
в ее ландшафте алконавт и вор
сияли нимбом... С речью брак расторгни -
и узы тела распускает хворь.
От вымиранья языка на реквием
поэтов тянет, сбавлен темпоритм,
до фени ивритянам: не абрек вы им...
Пегас наш глохнет - а меж тем парит!" -
"Илья! Топча линолеум в хибаре
литобщежитья - я ль не жил один,
зациклясь, как хиппарь на "Кришна хари",
жевал смиренных жалоб желатин?
Мой дух бы укрепил Франциск Ассизский -
не сватай мне молочниц Поль де Кок...
Длиннее пулеметных лент, сосиски
кончались, я от кашля пил декокт.
Еще был "Совращенный поселянин" -
сдается мне, Ретиф де ла Бретон...
Мир вымыслов лукаво прикарманен,
взамен профессии приобретен.
И нудно дребезжащая тележка -
не плата ли за блажь саморастрат?
А к ближнему соваться: мол, утешь-ка! -
так здесь лишь рожу скорчат да сострят..."
Я огляделся - с гривою ликорна 12
филолух, в фолиантах роясь двух,
елозил: не от одного ли корня
"Vox populi" и эпос "Popol-Vuh"? 13
Чудак Бокштейн 14
в альбомах рылся: Кранах,
Мазаччо, Врубель и Тулуз-Лотрек -
и знать не знал, что на телеэкранах
мелькают то стрип-бар, то велотрек.
Три пигалицы строчку реферата
рожали вслух, - кажись, про Сталинград.
Из мемуаров маршальских цитата
перевиралась десять раз подряд:
"Переводи: анахну квар раину..." - 15
"Что дальше-то?" - "Как ненасытный бош
и Францию успел, и Украину..." -
"Захавать? Захватить?.." - "Пиши: лихбош". 16
На них шипел подросток смуглый в пейсах,
листавший по кошерной кухне труд:
"Муку ржаную, - думал, - жрут на Песах,
таким вот: "Гойка!" - под хупой орут..."
17
О, игры языковые, в большую
одну игру играете вы все -
и я уже триумф победный чую
безвидной немоты во всей красе!..
Обрюзгшая Центнер, стажерка Женя
с беднягой Пеледом из-за колонн
высматривали все мои движенья
(я в смысле нервов слабо закален)...
"Боюсь, Илья, меня вон та блядота
заложит. До закрытья - час ноль пять.
Отложим разговор!" - я с табльдота
объедки духа ринулся сметать.
В начале ноября Левант овеян
ветрами избавления: там синь
прибоя - завсегдатаям кофеен
велит забыть осекшийся хамсин. 18
Удушье дней, как приключенье давнее,
воспрявших не терзает, а смешит.
И кактус колется стократ забавнее,
и с повиликой шепчется самшит.
Лжеоблако - сезон дождей открывши -
шпионит в пользу кучевых армад.
Об эту пору расцветают крыши:
мат-перемат, шашлычный аромат...
Одну из них и мы облюбовали.
Всех выпивох я враз настропалю:
там птичьей лапкой лайнеры "Эль-Аля" 19
скользят по налитому стопарю,
на парапете выведено: "Freedom!",
и - если кайфа ты недоловив
облокотишься - яшмой и нефритом
во тьме посверкивает Тель-Авив.
Меж бойлеров и кубриков-зазубрин
(от крейсера "Авроры" всем салют!)
вдруг ахаешь: гирляндами разубран,
пьянит он крепче водки "Абсолют".
И сад - не сад, пентхауз - не пентхауз...
"Над хаосом, пристегнуты ремнем, -
изрек он, - и от яви задыхаясь,
мы вдохновенны лишь когда вздремнем;
но мертвая петля, мой бедный Гамлет, -
погибель для лирических сиест.
Отлет... Отъезд... И стюард кисло мямлит:
не приземлиться, мол, в один присест.
Хорош миндальничать! Твоей России
Израиль в ухо влил смертельный яд:
Тень Языка на башни крепостные
сошла незримо к ужасу наяд!.." -
"Зерцалин! В харю мира испитую
пора б, от распрей сих оторопев,
мне харкнуть: я же - взором испытуя -
с ним цацкаюсь, как психотерапевт.
Недаром, отраженное в трельяже
запутанного подсознанья, Зло
зудело под руку: валяй, стреляй же! -
Бабах! - мишени снова повезло.
На самосозерцанья арбалете
проверьте меткость, правкой закорюк
своих же собственных переболейте..." -
"И дальнозоркий - станет близорук?!"
Тут нас на полуслове - пышнотела
и вся от каберне как алый мак -
хозяйка крыши, скульпторша Нателла,
с Шекспировых стащила колымаг:
"Эй, пафосники, чур, не кучковаться!
От наших не отбрешетесь лолит:
цветов не обещаю и оваций,
но справку вам представят из "Клалит" 20."
-
"Нателлочка, ты прелесть: возникая
столь феерически, - схохмил Илья, -
пришельцу жертвуешь, как Навзикая, 21
ты целый ворох нижнего белья!" -
и мне, вполголоса: "Стемнело в гавани,
красней при освещении дневном...
Мы родились не в Стратфорде-на-Авоне -
и плаванье нам завершать не в нем."
Ваятельница в смех: "Я пошутила.
Но пьяный Бенчик всех уже достал,
твердит икая: "Сабра и Шатила! -
Пора вам знать, как закалялась сталь!" -
Свалил он от Гальпериной Любаши
(той, что вела у пшибздиков бейсбол),
позавчера несолоно хлебавши...
Ступай, парнишке душу обезболь".
Чужие сопли утирать Зерцалин
по долгу отлучился, а меня
в одну из гипсом вымазанных спален
ввела Нателла, тучно семеня.
Курили "план" по кругу, и лишь Катьке
не дозволял тбилисец Гриша: он
с утра спешил отметиться в лишкатке - 22
и оба мчат сдавать на ришайон. 23
Был деспот, помыкавший ленинградкой,
плешив и пучеглаз, как Вельзевул,
но затянулась гурия украдкой,
когда грузин зажмуренно зевнул -
в уме прикидывая куш на Алленби 24
(он пробавлялся разницей валют);
кацо поцокал: "Мнэ налёт с миндалин бы
снять чачей... Жди, что чачу здэсь нальют!"
Ему в ответ: "Сиди, чучмек, не фыркай!"
Хозяйка ж забияке: "Цыц, Арон!
Будь начеку - уже с твоею Фиркой
житомирский флиртует Цицерон!" -
Евсей, колышущий в "Щите Давидовом"
недельной проповеди колыбель,
ночами выл: "Сто сорок строк довыдавим -
и нырк в постельку, холостой кобель..."
Подруга Арика - из местных фрейлин
наижеманнейшая. Строчкогон
крутил с ней понарошку: Йоси Бейлин - 25
вот на кого всерьез молился он;
в компании себя он вел отпето,
готов любой шесток облюбовать -
то донжуанил, то косил под педа:
на деле ж был и впрямь голубоват.
Ко мне подсела с усиками Люська,
флейтистка бийская, мурлыча блюз,
ее тонюсенькая тщилась блузка
скрыть упование, что я влюблюсь.
"По виду вы из перелетных птичек?" -
"Благодарю-с. Не правда ль, анаша-с
отборная? Вы инфернальный типчик,
но с нами чокнешься - не гоношась".
Тут Бенчик вырулил: "Офигевайте -
да знайте меру! Погоди, Илья,
мне только любопытно: кто в "Гивати" 26
два года оттрубил - они иль я?!" -
"Ты! Успокойся, золотце!" - кавказца
какой-то чертик дернул за язык:
кто нарывался под руку попасться -
тот отрубью от апперкота сник.
Арон добил: "Тебя, проглот, не звали.
Почуй хинкали - слопал полстола б!
Так получи по роже, генацвале,
для нас, хохлов, ты больно толстолап!"
Тут, как на Бородинском поле, гаркнул:
"Сепаратисты! - щелкопер Евсей, -
За что пустили юшку олигарху?
Пусть он и враг богеме - да не всей!.."
Властитель дум был выше предрассудка,
валютчик же возьми и вставь фитиль
защитничку: "А ты, помред, разут, как
тамбовский бомж!" - и в ухо засветил. -
"За пару штук вихляешь перед боссом!" -
сказал - и сиганул через балкон.
Евсей же Цейтлин, вспугнутый опоссум,
повис на статуе "Армагеддон"...
"Екатерина, - спутнице грузина
шепнул Илья, - у нас травы вполне
на четверых!" - и мне: "Очнись, разиня,
цепляй флейтистку - и айда ко мне!"
Песнь третья
Хоть он и жил далековато - в Акко,
его "пикапа" не подвел мотор.
В дороге Катю он: "Бывает всяко!" -
все утешал (однако, змей матер!)
Я смутно представлял, зачем я еду,
куда и с кем, но чувствовал нутром:
доверясь на ночь глядя сердцееду,
мы кой-кому под утро нос утрем.
Со мной трындела смуглая красотка.
В самозабвенье визою въездной
служил пейзаж - оливами разоткан,
пространственной разомкнут кривизной.
Слоновые пролеты акведука
шагали, патрулируя дворец, -
царь Ирод забавлялся: "Отведу-ка
кровь Иордана от людских сердец!"
А даль пласталась небом разливанным,
дремалось - хоть весь мир перекроись!
И заземлялся где-то под Ливаном
неподъяремный времени круиз…
Припарковавшись прямо перед почтою,
Илья нас поднял на седьмой этаж -
откуда сумрак пястью перепончатою
баржи и яхты брал на абордаж.
И крепость крестоносцев, расфранцужена,
гляделась нарциссически в залив…
Подружек отрядив по части ужина,
мы сели на балконе, засмолив.
"Ты пишешь. Для кого твои старанья?
Читатель, засучивший рукава,
заплывший жиром, с кодлой рестораня,
твою стряпню оценит? Черта с два!
Экс-русская литература шлаки
выводит, аки коккер-спаниель:
нужна, что Мандельштам на Мангышлаке,
с дистанции сошла - и на панель.
Вот эллины вгляделись бы: не с крупа ль
окатыш Буцефалова упал? -
понеже для философа сей скрупул -
святыня, символ, а не конский кал!..
Ни Йейтса не переварив, ни Мейринка,
на майсы Гюисмансовы плюя, 27
здесь "харьковскую школу" кроет Жмеринка -
понеже брешет в том же амплуа.
Представь надравшегося конкурсанта,
с помоста, обалдев от кутерьмы,
сморозившего в зал руладу: "Са-анта… -
Лукерья"… Гром оваций! Это - мы.
Невемо на каком наречье выходцы
из литкружков кухаркиных строчат,
Израиль - уж и тот не метит в их отцы,
да и в России мало кто зачат…
Взять Цейтлина: в журнале он зам.Шейлы,
а в дайджесте им вертит Шейлин муж:
сентенции семейственно замшелы -
чреваты вырожденчеством к тому ж.
Редакторша орет: "Не напирайте
вы всем кагалом, ё-ка-лэ-мэ-нэ!
Мне и в своем-то тесно копирайте:
всю ночь сердчишко ёкало ў мене!" -
А то, эссе мусоля про меровинга,
укажет грозно мопсу-муженьку:
"Статьишка нацарапана херовенько,
ее в ближайший номер не шинкуй!"
По сей причине перед ней на цыпочки
и Бобчинский, и Добчинский встают -
свой штрудл с кукишем домашней выпечки 28
ей робко скармливая тут как тут.
Сама ж она давно не дилетантка:
еще с начала прошлой алии 29
орудует нахрапистее танка:
романы, водевили, рубайи...
Прильнешь к бамбуку-радиоантенне -
там тоже сиплый баритон мадам:
в работе, мол, сценарий о Монтене -
о главной роли молит Клод ван Дамм…" 30
Я перебил его: "Илья, но это ж
угроза обществу - когда поверх
души рутинную наносят ретушь
и в пику звездам прыщет фейерверк!
Да, спору нет: центонный стих Кибирова
немало сковырнул совковых скверн, -
но как его беззубо транскрибировал
наш местный дромадеров постмодерн!.." -
"Увы! - мой собеседник озабочен
был моего не меньше. - Это так:
культура не щадит своих обочин,
и шелупонь не пустят на большак!
Слой эстетический, его ранимость,
в обязанность морали вменены:
обмакивает кисть Иеронимус -
и мглой гротеска застит полстраны.
Наш вариант фламандских репродукций
неутешительней: за гномом гном,
картежники сгрудились - в дым продуться
над бычьей кровью залитым сукном;
но им расписанная в Акко "пулька"
ни славы не прибавит, ни деньжат:
они ж не на курорте в Акапулько,
зря желваки от жадности дрожат!
Спроси редакторшу: "За что нас режешь-то?"
иной невымуштрованный пиит -
качнет висячим салом: а и не за что…
Вот так же и с джихадом обстоит!
В итоге - достается роль тореро
слюнтяю, импотенту, старику…
Меж тем прогнозы Дова Конторера 31
сбываются, как ни истерикуй:
рожают в Яффо дюжие дехканки,
пока Башмачкин копит на "Шанель"…
А! Шли б вы все на хутор близ Диканьки -
гуськом за Даной Интернешенл!" 32
Тут Люська вклинилась: призывность линий
сулила нам под наигрыш белков
сперва чревоугодия триклиний,
а после - любострастия альков.
"Сеанс гематрии с фотомоделью, - 33
язвит Илья, - случалось проводить?"
И вот, пока я виски тамаде лью,
сучит он здравицы тугую нить:
"Здесь корсиканцу, бросившему якорь,
впервые блиц-турнир не удался: 34
о башню цитадели Сент-Жан-д'Акр
заточена песчаная коса;
в шторма она походит на мачете -
над сахарными гребнями свистя…
Джеззар-паша взывает из мечети
к Саллах-ад-Дину пять веков спустя: 35
чтоб снова крест великого магистра
с муара черного воитель ссек
суфийским полумесяцем - и быстро,
и яростно - в ответ на марш-бросок;
и чтоб иоаннитской крови выпрыски,
осев на Афродитовой скале,
перебродили - и легко, по-кипрски,
преобразили век навеселе. 36
Так выпьем за диониссийский дар свой
историю просеивать в горсти!
Что ж, пало палладинов государство -
а нам теперь сухой закон блюсти?.." -
Высокопарный тост объял полмира...
Но Катя - в грезах. Тянется с тоской
она к тебе, о, невская Пальмира,
струящая поребрик щегольской! -
Туда, где приглушенно-тонок шелест
в задумчивых читальнях и садах,
где вечер так по-блоковски метелист,
чтоб выдохнуть ахматовское "ах!";
где все гроссмейстерский разметил циркуль -
от казематов до литых перил,
где на прелестниц губошлеп не зыркал
и дивный столп над площадью парил;
туда, где химерический Невзоров
600 секунд на сборы нам давал,
сангвинника выказывая норов
и нехристей сражая наповал...
В окно уставившись осиротело,
молчит блондинка... А южанку - ту
давно шедевры тянет сыродела
"Коммандерией" подсластить во рту. 37
"Илья, мы с Катей больно узколобы
для ваших бесподобных эскапад." -
"Подруга, ешь-ка лучше эскалопы:
не то себя аскеты оскопят!" -
"Екатерина, я с рожденья евнух,
напрасен эскулапов твой снобизм,
могу при византийских двух царевнах
я заголиться и сплясать на бис!" -
парировал Зерцалин, с едким "планом"
четыре папиросины скрутив, -
и вот уж веет дымом конопляным
от краеведческих ретроспектив.
Замолк он угреватей угро-финна.
Я на софе пристроился враскид.
В углу - гиперборейская графиня
обкуривала фикусов ростки.
Флейтистка, робко: "А портрет - чью память
увековечил?" - "Это сам полпред
Илья Самойлыч. Можно ль не обрамить?
Он все же мне каким-то боком дед!" -
"А что родители?" - "Я напрямую
от дедова ребра…" - и вновь ко мне
со стопкою: "Подлей, на грудь приму я…" -
"Валяй, покуда в почках нет камней!"
(Я из его рассказов знал: в Измайлово
отец расстрелян киллером в упор,
мать вышла замуж заново - без малого
четыре года минуло с тех пор).
"Сам-друг ты, стало быть?" - "Как перст, Катюша!"
-
на указательном сверкнул рубин,
заждавшийся приветственного туша:
да мы не ангелы, не вострубим…
Из гулкой спальни антиквариатом,
казалось, вытеснено эхо, но
в салоне отзвуком инвариантным
любое междометье продлено.
Вдруг из китайской яшмы (не в мирах ли
мы заплутали горних невзначай?)
трель полилась; аксессуар миракля -
явились пражский торт, цейлонский чай.
В полете наркотическом когница
проделывала тысячу миль в час,
дивясь тому, как щедро бра огнится -
в брильянтовую крошку измельчась.
Мы словно предались самосожженью
в дрожании небесных киловатт…
Катюшу обнял он косой саженью
(кацо в сравненье с ним был хиловат).
Сразив нас, Люська хмыкнула: "Музыка
не кормит, я по будням - счетовод.
А наш-то хлебосол - бандит, поди-ка:
само не свалится все это вот!.." -
"Ревизия неприменима к принцам.
К тому же, мы теперь одна семья!" -
побаловав шалунью полным шприцем,
ее сосок поймал губами я:
подобно кнопке тумблера утоплен
раздвоенным билингва языком -
он возвестил интим… Растленный гоблин,
я с бухгалтерией греха знаком:
ведь брутто отличается от нетто
(премудрость эту мигом я схватил),
как чинное соитье от минета
среди миров в мерцании светил!..
………………………………………
………………………………………
………………………………………
………………………………………
В книгохранилище "Врата Сиона"
я прикоснулся к "Сефер Йецира"
отнюдь не для того, чтоб полусонно
нагую фею тормошить с утра;
вдобавок, то из обстоятельств дела
усугубляло гнусности мои,
что шевельнувшееся рядом тело
принадлежало... пассии Ильи.
"Срам! - буркнет Ури Пелед, - О замене
столь дикой сцены я бы порадел:
ведь парадигме недоразумений
в борделе тоже положен предел!
Воспеть стихию группового секса
намерен автор - я бы, между тем,
размером пятистопника зарекся
касаться табуированных тем…" -
"Ах, полно! Что заладил: я бы, я бы…
Ступай, в почтенье цензоров заверь.
Кастрировать мои лихие ямбы
Тебе вовек не светит, изувер!
Будь ты хоть чуть гетеросексуальней -
тебя в эксперты пригласить могли б:
достойно ли воспроизводят в спальне
пружины тряские тележный скрип?..
А так - нишкни: тебя, ханжу, не спросим,
что за кунштюк двусложнику под стать, -
тем более, всех стоп там было восемь,
ты на досуге можешь сосчитать!
Песнь четвертая
Свидетель Б-г, мне муторно от вычески
блох стилистических - пока руно
пучины резвой плещет гомерически,
а на сердце увечно и темно!
Греша рассредоточенностью фабул,
иных регистров жаждет оркестрант -
опс! - и себе кораблик накарябал:
дабы отбыть к чертогам дальних стран…
Тягаться с Розенкранцем, Гильденстерном
поэтам тошно, эмиграций кладь
рассовывать по ранцам - чтоб экстерном
по эрудиции экзамен сдать.
Везунчики, в музее Metropolitan
исследуя восточный колорит,
зрачком буравят пери: не тропой ли тайн
летучее создание рулит?
А ты изволь, о том же призадумайся,
пока навстречу эскалатор прет
губастую, измазанную в хумусе
стервозу бедуиновых широт!..
Вот почему нам чужды трясогузки,
гортанный исторгающие звук:
зато среди лопочущих по-русски
мы обожаем даже сущих злюк.
К полудню мы очухались, и нам был
опохмелиться явлен трубный глас,
и с пеною пивной - тоска сомнамбул
по непорочной жизни улеглась.
Сколупывая шелуху с арахиса,
гурманша Люська рассуждала вслух:
"В любви - как на охоте: с кем ни трахайся,
один бекас не перевесит двух".
И на портрет зрачками - юрк! - субретка:
"Не занимать оторванности нам,
и я прощения прошу у предка,
взиравшего на этот тарарам!"
Зерцалин ей: "Вы улеглись в полтретьего
и пили не какой-то суррогат.
Что старец вам? Что старцу на портрете вы?
Куда важнее, что грузин рогат
в квадрате! Так уймись, не будь лахудрой..." -
и, вслед за чешским хряпнув стопаря,
услал ее к товарке светлокудрой:
из ванной, дескать, вылезать пора.
И мне: "Авось, не захлебнулась… Гринуэй 38
героев топит, а не героинь:
победа суфражисток - не премину ей
противиться, и ты, брат, не преминь!
Реминисцентной накипью коллизий
уже не первый полнится фиал,
и на финал "Грозы" и "Бедной Лизы"
Офелии поступок повлиял.
Допьем и мы кутью тысячелетья,
а что в бокал нам цедит Водолей -
ныряльщик скверный - тщился одолеть я.
Так ты за нас обоих одолей!" -
"По званью Рыб, - с улыбкой я ответил, -
зароюсь в ил!" - и про себя: "Петру,
гляди, не уподобься, коли петел
вдруг кукарекнет скаредно к утру!
Роняя слезы по распятой речи -
не отрекись от жертвенной страны:
ей те же руки нанесли увечье,
что кровью словаря обагрены! "
Похоже, "даль свободного романа"
перевести придется как "free love"…
Екатерина девственно румяна,
сапфический с Людмилой душ приняв:
"Мальчишки! А у принцев и принцесс-то
спринцовка прежде водных процедур,
поскольку часты случаи инцеста," -
галдят, деля на пару порций "дурь". -
"Илюша, ты с напарником баб тискай,
да не в шабат - ату еретика!
Надумаешь судьбу связать с баптисткой -
в Христово лоно к нам перетекай!" -
и крестик меж грудей ее лилейных -
Казанского собора дар: тик-так…
Зерцалин: "Скуку я топлю в портвейнах,
а не в купелях - не такой простак!" -
И в скобках мне: "Дружище, эскортируй
насмешниц к тачке, время не теряй,
пока я этих гарпий из квартиры
не вышиб, в полный рост обматеря!"
Садясь за руль, Илья воскликнул: "Крали,
вы у меня попляшете, за блажь
нещадно аз воздам! Готовьтесь к ралли -
сейчас покатим на арабский пляж".
Взвизг шестерен - и мы рванули с места
в карьер, и мир завис на вираже:
последний месяц осени, сиеста,
смех демона, смятенье ворожей.
Бессмысленность в своем восточном блеске
предстала нам: раскачивался мирт,
и трепыхалась рыбина на леске,
обрызгивая наш трефовый флирт;
у сувенирни - крашеные дуры,
врасплюй торгующиеся с каргой,
отель - кокотка от архитектуры
и порт, галдящий на своем арго...
Вот почему не ядом, а лекарством
струился встречный ультрафиолет.
Слоились облака - подобны карстовым
пещерам. Серебристый арбалет
буравил их. Юнцом Авессаломом
от тени настигающей авто
спасалось… Кто же авиасалоном
над головой прохаживался? Кто?
Мой Йоханан! К ермолкам белым - Альпам
ты этим рейсом в отпуск улетал;
рукой отеческой над нашим скальпом
ветхозаветный занесен металл.
"Но мертвая петля, мой бедный Гамлет, -
погибель для лирических сиест.
Отъезд… Отлет… И стюард кисло мямлит:
не приземлиться, мол, в один присест…" -
вдруг вспомнилось…
На жеребце соловом
домчались мы до берега. И вот -
нас гаммельнским задорным крысоловом
уже флейтистка из воды зовет.
Не сговорясь мы молим об антракте.
А Катя: "С сухопутною тоской
не сладить, по-гогеновски залягте
в пуантилизме ракушки морской!"
Легко перелистнулись пополудни
наяды в цикламеновой волне;
их милые, их пламенные плутни
вернули юное томленье мне.
Я помнил, ночью сетовала Люся:
"Гора с горой не сходится, кредит -
тот с дебетом… А что как утоплюсь я?
Соитье с водяным не повредит!" -
и озирал прибрежную червленость
задумчиво: пожалуй, нет, Гоген,
здесь ни при чем, скорее уж Чюрленис -
кто еще так мгновенно вдохновен!..
Зерцалин в пику мне скептичен: "Ты, брат,
здесь акварельный не малюй пастиш.
Держись за "Kodak" - непременно стибрят,
коль сам с похмелья не запропастишь!"
Но чу! феллахова абракадабра
заглатывала хищно все окрест:
кругом арабы, ни единый сабра 39
встревать не думал в горловой оркестр.
Курчавый жир и сросшиеся брови,
бравирующий мышцами загар;
взыграла кровь - исток безбрежной крови:
наш праотец польстился на Агарь!
Кальян шибают. Возле годовалой
малышки - Лейла, дивно сложена…
Ан все в Меджнуне вознегодовало -
глазеть не смей, мол: собственность, жена!!!
Мы, впрочем, обретались чуть поодаль,
без преувеличенья - два стрижа
оглядчивых: заранее уж воду ль
примеривая, сушу ль сторожа?..
Герой мой к изречениям в репризах
тем часом возвратился: "Языка,
утраченного нами, скорбный призрак
связует несуразные века.
История вторична, надо к лире
прислушиваться чутче. Звук ее
один сшивает этносам надкрылья,
затачивает клюва острие!
Обречены своею ленью все мы,
изгнанничество - это лишь предлог
для непроникновенья вглубь лексемы…" -
"А как же Б-г?" - "Он тоже - только слог". -
"Зерцалин, погоди! Лет этак за сто б
до нас с тобой - средь базельских дерев
прогуливаясь с Буркхардом и заступ 40
могильщика к Созд-телю воздев -
сказал примерно то же бедный Йорик
эстетики немецкой… Но, заметь:
и ныне обстоятельный историк
слегка мешает Ницше бронзоветь.
Был нибелунг в язычестве неистов,
но - низвергая христианский миф -
споспешествовал целям сионистов:
тростник сомнений их переломив!"
Илья скривился: "Тьфу! Все пиво выжрали…
Скажи на милость, Базельский конгресс 41
к чему привяжем - не к началу хиджры ли, 42
коль чудо Вифлеема скинет вес?
Увидишь: тут проклюнется до срока,
через одну каденцию иль две,
сплошное палестинское марокко -
с имамом или беем во главе!
Пускай в живительном фольклоре сцен тьма
нас обнадеживающих - но мир
обеззавечен! Тьма флуоресцентна -
но это на руку орде проныр!..
Услышьте в приторном ивритском "мотеке" 43
клеймо рабовладельчества - "метек", 44
хоть на аттическом наречье все-таки
звучит честнее: "недочеловек"!
Три года подвизался я в пекарне,
где кабыздох из Касабланки грыз
меня неутомимей и коварней,
чем полчище оголодавших крыс:
столь методично урезал получку,
травил поденщика на мелочах -
что плакался я брезжущему лучику
в оконце пыльном и помалу чах.
Все перед ним на задних лапках бегали:
страстишку он к ничтожеству питал -
приумножая дырками от бейгеле 45
свой пышущий нулями капитал.
Как будто виноградину срывая,
мезузы он касался, переев... 46
А что же люди? - База сырьевая,
подножный корм барышника, пся крев!
Учил он: тесто замеси, наляпай
там-сям приправы и лопаткой - хвать...
И щуплую сиротку чернолапый
приставил к стойке - сдобы продавать.
Она вздыхала по Магнитогорску,
и все же, чем обратно, в нищету,
покорно шекели сгребала в горстку,
что оседали на его счету.
И год тому назад, в канун кислева, 47
усов зубною щеткой шевеля,
подкрался он к уральской цацке слева -
и обрюхатил с тучностью шмеля…"
Приятель закурил. Сводило челюсти.
Желтела крепость: черновой чертеж
с погрешностью читался на ночей листе,
к оригиналу тяготея все ж.
Гордячка петербургская и Люська
визжа приваживали нас из волн,
как два непотопляемых моллюска.
"Ты жаждешь продолжения? Изволь.
Он вышвырнул ее без выходного
пособия. Примерил шубу тать:
не подошла - долой! Его обнова
возьми да и ко мне явись рыдать.
С туристочкой застенчивой намедни
болтал я про закаты под Москвой.
"Скучаешь сильно?" - спрашивала. "Средне.
Достал криминогенный статус-кво".
По ней, провинциалке, мегаполис
прошелся тоже ведь, тысяченог…
И вот - скулит, безвременно уволясь,
как несмышленый тычется щенок.
Он заявил (подонству ж есть границы!):
"Ты - аферистка! Шлюхе уповать,
запомни, не на что! Предохраниться
могла б - да русский ванька туповат!"
Поведайте мне, братья лилипуты:
бессмертье ждет - кончина ли близка?
Родства традиций узы или путы
развоплотили общность языка?
Мой взгляд на юдофобию строгонек,
но сочинивший базельский устав
фантазий Свифта ярый был сторонник -
страну гуингнмов точно воссоздав!
Нередко - звяк! - запрешься на засов, друг:
и глух, и нем… Но ржава жесть мембран -
и прорывается наружу все вдруг:
"Ты думал, мы как милость примем брань?!"
Я подскочил: "Разводишь, падла, патоку!" -
Шмель за тесак схватился - и на том
я ткнул его лопаткой под лопатку,
и опоздал "Маген Давид Адом"… 48
Надеюсь, ясно, почему Зерцалин
назвался я, а также - отчего
у черта на куличках нелегален
мой образ жизни полукочевой".
Образовалась пауза: эрозий
премного тягостнее речевых...
Мы отстраненно замерли на розе
ветров - из виду выпустив пловчих.
Диск раскалялся, безотчетно грея,
погодка - вытянись и разомлей…
Еврею - стать убийцею еврея
в отцами заповеданной земле?!
На несезонном пекле мы взопрели.
"Блефуешь ты?" - "Ни капли, на беду, -
хоть и приехал первого апреля
(мое гражданство на шестом году)…" -
"Как ты сказал?!" - и круг замкнулся, в дате
его репатриации явя
мою идею-фикс, мое проклятье:
цифирь 1/4/92.
"Зерцалин, я в журнале школьном помню
пугавшую меня пометку "евр.":
не рыпайся - сошлют в каменоломню,
коль сдуру пролистнешь не тот шедевр;
дружинников угрюмое отребье
вдоль гетто бывшего: улегся гул,
но только приступил к молитве ребе -
Кобзона репродуктор изрыгнул;
во мне изничтожавший инородца
сержант Кузменко: пот блестит на лбу,
а он мне - по лбу… вволю наорется -
и ну глядеть мультяшки про пальбу;
супруга - истеричная сластена,
у телика - гиппопотамом тесть:
"Вновь Пельтцер, Швейцер… - не сдержал он стона, -
не надоест им всем кагалом лезть!" -
и теще: "Мать, зятек-то апельсины
добыл! А с нас - таранька, могарыч!.." -
в Минкульт все ездил: то ли "Опель" синий,
то ли под цвет блевотины "Москвич"…
Любой другой давно б уже поклялся -
за то что дни в застенке растлены -
когда-нибудь перестрелять полкласса,
полроты, полстолицы, полстраны!..
О, Вечный Жид! Будь даже и метис ты -
все вретище твое в нацистских вшах.
Ты - часть того народа-шахматиста,
которому объявлен вечный шах.
Покуда смерти гулким коридором
тебя ведут - сменяется конвой
разноплеменный: в жилу живодерам
святым наречьем объявлять твой вой!
Бухарский, татский, идиш и ладино,
дейч, инглиш, мова польска и франсе:
как ты ни изъясняйся - все едино,
к тебе и глухи, и бездушны все;
но друг ко другу столь же беспощадны
брат с братом, с сыном мать, с пророком строй…
И только Слово нитью Ариадны
из раковины выведет ушной!
Подвластно интонациям влюбленным -
оно спасение для всех, кто нем
средь стада, что ушиблено шаблоном
и режущей экспансией фонем.
Так долго разводился ты с Египтом,
что от пустыни внуки завелись.
Развавилоненный, по манускриптам
твердил упрямо, крючконос и лыс:
узка ли, широка ли кость умерших -
не тратит времени на перемер
с косою та, что ходит в костюмершах
театра "Глобус" мировых премьер!
Резня истории: сколь ни фурычь в ней -
счет за семью печатями. К тому ж,
едва ли пасынка метафоричней
вдовицы венценосной новый муж.
Признай, Зерцалин: ежели по правде,
на эшафот взошедши - на Галиль, 49
Израиль спал… но тут подкрался Клавдий,
верней - Веспасиан, и капли влил!
Но сроки узурпаторских династий
конечны. Пусть же числа, не слова,
кодируют грядущее ненастье! -
Сочти: 1- 4- 9- 2…
К "сионским проискам" непримирима,
нам даровавшая язык страна
себя провозгласила ветвью Рима
в испанского изгнанья времена. 50
Чтоб стаи лис не опекали птичник,
заверчено Колумбово яйцо;
влиянье формул апокалиптичных
круговращенья - ныне налицо:
нас вихрит, двадцать первое столетье
готовит нам дисплейного стекла
аквариум - чтоб канул в интер-нети
мир призраков, чья вечность истекла.
Очнись, Илья! Уже калмык на модем
известий четки нижет в Элисте:
ты ж - с охромевшим возишься комодом,
эстетствуя и прячась от властей.
Недаром бились мистики-предтечи,
святых письмен разгадывая слог:
мы первоэлементы нашей речи
пересыпаем ныне как песок!
Изображение всего на свете
кодируя набором букв и цифр,
Г-сподь по всей земле расставил сети -
а "Сефер Йецира" нам явит шифр!
С успехом по e-mail'у щука-снобка
вылавливает увальней емель…
Поверь: не будет и в изгнанье знобко
знакомым с азбукой HTML.
Апофеоз всеобщей связи, грянь-ка!
Плесни нам, эра, млека из Ковша!..
Эпохе Рыб - прозрачная огранка:
тепло, светло и не кусает вша".
Витийствуя, я замечал: он что-то,
в приливное вперяясь мотошоу,
угрюмо черкал в уголке блокнота;
Вдруг - встал и молча к морю отошел.
Взглянув заинтригованно на листик,
я в тайнопись его помарок вник,
нашпиговавших анаграммный дистих
заглавьями моих карманных книг:
"Я пел с толпой - возник лексемы такт…
И ты сквозь пекло пламеней, толстяк!" -
как если бы листать сам Гамлет мог
"Сквозняк столетий", "Пепла мотылек"…
51
"Илья!" - отпущенный на покаянье
не отвечал… "Зерцалин!" - Тишина.
Еще витали звуки, пока я не
почуял: участь их предрешена;
они смешались магией прибоя -
не уставая вопрошать меня:
"Ценя ль Израиль?.." 52
- и лицо рябое
надвинулось… И крикнул я: "Ценя-а-а!!!"
Меж тем давно младых купальщиц брассом
настиг он - грозная игра словес…
И пограничный катер Фортинбрасом
из облаков им шел наперерез.
сентябрь 1998 г. - июнь 1999 г.
ЧИТАТЬ
ДАЛЬШЕ
НА ГЛАВНУЮ
СТРАНИЦУ
ПРИМЕЧАНИЯ:
1 "Книга Творения"
- один из важнейших каббалистических источников, авторство ее традиционно
приписывается Аврааму. к тексту
2 Отгиюрился, т.е. прошел гиюр,
стал иудаистом. к
тексту
3 Ури Цви Гринберг, израильский
поэт, предсказавший Холокост; наиболее полная его библиография была составлена
Йохананом.
к тексту
4 В 1492 г. произошло не только
открытие Америки и изгнание евреев из Испании, во Флоренции, в соответствии
с предсказанием Савонаролы, скончался великий меценат Лоренцо Медичи,
в Риме воцарился мерзавец Борджиа, а Москва Ивана III, яростно искореняя
новгородскую ересь "жидовствующих", с ужасом ждала конца света:
истекало седьмое тысячелетие по греческому летосчислению, введенному в
III в. н. э. александрийским монахом Панадором.
к
тексту
5 Накануне узлового 1492 г.
немецкий гуманист Иоганн Рейхлин встретился в Риме с итальянским мистиком
и лингвистом Пико делла Мирандолой, побудившим его к изучению иврита и
каббалы.
к тексту
6 Гельветы - древнее название
швейцарцев. к
тексту
7 Похожим по звучанию словом
"йеки" в Израиле именуют выходцев из Германии.
к
тексту
8 "Маарив" - газета
израильских левых, на страницах которой регулярно поносили репатриантов
из России. к
тексту
9 "Ха-Арец" - старейшая
газета еврейского ишува, в переводе с иврита означает "Земля Израиля".
к
тексту
10 Имена этих авторов на иврите
пишутся совершенно одинаково. к
тексту
11 Эли бен Накник (ивр.) -
вымышленное имя, буквально: Колбасный
Сын. к
тексту
12 Ликорн - в греческой мифологии
получеловек-полулошадь. к
тексту
13 Игра слов: латинское "глас
народа" перекликается с названием эпоса индейских племен майя-киче.
к
тексту
14 Илья Бокштейн - русский
поэт Израиля, просиживавший часами в тель-авивской библиотеке "Бейт-Ариэла".
к
тексту
15 "Анахну квар раину"
(ивр.) - "Итак, мы имели возможность убедиться..." к
тексту
16 Лихбош (ивр.) - захватить.
к
тексту
17 Хупа - балдахин, под которым
проходит религиозный свадебный церемониал.
к
тексту
18 Хамсин - раскаленный ветер,
дующий из пустыни. к
тексту
19 "Эль-Аль" - ведущая
израильская авиакомпания. к
тексту
20 "Клалит" - одна
из больничных касс Израиля. к
тексту
21 Своим бельем дочь царя феаков
прикрыла наготу Одиссея, выброшенного на остров во время кораблекрушения.
к
тексту
22 Лишкатка (ивр., олимовский
слэнг) - Лишкат Авода, государственное бюро по трудоустройству.
к
тексту
23 Ришайон (ивр. - разрешение),
водительские права. к
тексту
24 Алленби - одна из наиболее
оживленных улиц Тель-Авива, где грузинские евреи, занимаясь недобросовестным
обменом валюты, безнаказанно обманывают простофиль.
к
тексту
25 Йоси Бейлин - крайне левый
израильский политик, архитектор так называемых "соглашений в Осло".
к
тексту
26 "Гивати" - одна
из передовых боевых частей ЦАХАЛа. к
тексту
27 Майсы - обман, ложь; "мансэ"
на идиш означает "сказка".
к
тексту
28 Штрудл - мучное сладкое
блюдо у ашкеназов, с начинкой из орехов, цукатов, изюма.
к
тексту
29 Алия (ивр. - восхождение),
волна репатриации. к
тексту
30 Намек на изаильскую писательницу
Нину Воронель и ее семейный журнал "22".
к
тексту
31 Дов Конторер - один из наиболее
трезвомыслящих израильских политологов.
к
тексту
32 Дана Интернешенл - израильская
транс певица крайне левых политических взглядов.
к
тексту
33 Гематрия - эзотерическая наука о цифровом
значении слова.
к тексту
34 В 1799 Наполеон потерпел
под Акко свое первое поражение - от Джеззар-паши.
к
тексту
35 В 1291 Салах-ад-Дин разгромил
и "сбросил в море" государство крестоносцев.
к
тексту
36 Остатки разбитых рыцарей-госпитальеров
вынуждены были осесть на Кипре. к
тексту
37 Коммандерия - сладкое кипрское
вино. к
тексту
38 В фильме Питера Гринуэя
"Отсчет утопленников" один за другим идут на дно представители
сильного пола. к
тексту
39 Сабра (ивр.- кактус), слэнговое
название коренных израильтян.
к тексту
40 Якоб Буркхард - автор популярной
книги об Италии XV в., преподавал в одно время с Ницше в Базельском университете.
к тексту
41 Первый сионистский конгресс
состоялся в 1898 в Базеле. к
тексту
42 Хиджра (араб. - переселение),
переселение Мухаммеда и его приверженцев из Мекки в Медину в сентябре
622; при халифе Омаре I (634-644) год хиджы объявлен началом мусульманского
летосчисления. к
тексту
43 "Мотек" (ивр.
- сладкий), лицемерное обращение многих израильтян, в основном восточного
происхождения, к репатриантам из России.
к
тексту
44 Метек - неполноценный гражданин
в Древней Греции. к
тексту
45 Бейгеле - бублики, выпеченные
из особого вида теста. к
тексту
46 Мезуза - амулет с текстом
из Второзакония, прибиваемый к дверному косяку.
к
тексту
47 Кислев
- месяц еврейского календаря, приходящийся на конец
осени. к
тексту
48 "Маген Давид Адом"
- израильская скорая помощь. к
тексту
49 Галиль - Галилейское плато.
к
тексту
50 Идея "Москва - Третий
Рим" получила распространение в конце XV в. благодаря "Повести
о белом клобуке", авторство которой приписывается Филофею.
к
тексту
51 "Мотылек пепла",
"Сквозняк столетий" - так назывались книги, изданные автором
в Израиле. Каждая из двух анаграмм
полностью включает в себя оба
названия.
к тексту
52 Анаграмма имени "Илья
Зерцалин". к
тексту
|